ли не сливалась по цвету с его волосами — выделялись только голубые глаза, точно две бледные льдинки в самой сердцевине огня.
— Вы, значит, спрашивали про комнату, — сказал он. Одет он был в одну шерстяную рубашку без сюртука и кожаный передник длиной до колен. Его ручищи, смуглые и мускулистые, выделялись огромными своими размерами даже на фоне его богатырского телосложения.
— Я хотел остановиться здесь на ночь, сударь.
Он внимательно поглядел на меня и хмыкнул.
— На ночь? На майренбургскую ночь?
— Часов на десять, не больше. Сдаете вы комнаты?
— Есть у нас комнаты, да. — Он нахмурился. — Но почти все уже заняты. Вы, сударь, сами откуда?
— Из Верхнего Града, но в Миттельмархе я несколько дней. Я здесь ни разу не видел часов, а разбирать время по звездам, если это вообще возможно, я еще, сударь, не выучился.
— Дело нехитрое. — Он уселся на край моей скамьи. Он был в два раза крупнее меня — этакий мрачный гигант, которого, по всему судя, лучше не задевать. — Я вообще Рыжий О'Дауд. Вы знаете?
— Я прочел ваше имя на вывеске, сударь.
Он снова нахмурился.
— Судя по вашему виду, вам немало пришлось попутешествовать. И в последнее время вы не высыпаетесь, так?
— Волей-неволей, сударь.
— И о гостиницах здешних немногое знаете?
— Это-первая, которую я здесь увидел, сударь.
— Сказать по правде, это — единственная во всем Нижнем Граде. Во всяком случае, единственный настоящий трактир. А я — единственный заурядный трактирщик. У меня тут чистые постели, простая еда и добрый эль за вполне сходную цену.
— За эль и еду я могу поручиться, сударь. И даже не сомневаюсь, что и постель будет такой же отличной.
Он склонил голову набок.
— Многие опасаются заходить сюда. Считают Рыжего О'Дауда чудовищем…
— Вы, сударь, крупный мужчина. И норов у вас еще тот, если вдруг что, верно я говорю?
— Норов у меня ирландский, — серьезно ответил он. — Потому как я, видите ли, ирландец. Родом из Керри. Но вырос в Корке. Норов мой, в первую очередь, и привел меня сюда. В расчете на Великий Мятеж.
— Я понимаю, сударь. Я сам сражался вместе с Лафайетом.
Замечание это явно озадачило Рыжего О'Дауда.
— Что-то я не припомню этого лягушатника.
— Один из лучших генералов Вашингтона, сударь. — У меня начало складываться впечатление, что хозяин мой — тот еще подхалим, явно сподобившийся приложиться губами к тому самому камню из замка Бларней.
— А — а, сударь, мы с вами о разных вещах толкуем. Вы — об Америке, а я говорю от Ирландии. О Корке, если быть точным.
Или, чтобы совсем ясно было, о Клонакилти и тамошнем Великом Восстании.
— Мне ничего про то неизвестно, сударь.
— Я прощаю вас, сударь. Англия что только ни делает, чтоб упразднить всякое воспоминание об ирландской истории. Мы сражались с британцами, но нас предали, сударь. Случилось все это в 1762, еще до того, как я очутился в этом проклятом преддверии ада. Нас предала женщина, сударь, мы даже еще не успели собрать необходимую сумму денег на покупку оружия.
После чего мой богобоязненный батюшка отправил меня в солдаты, дабы тем избежать скандала. А через два года я дезертировал.
— К французам?
— К британцам, сударь, так уж сложилось. По причине того, что дезертировал я из французской армии. Мой батюшка, видите ли, был добрым католиком. То было тяжелое время для нас, тревожное время, нестабильное. Уже тогда начал я задумываться о том, что неплохо бы было скопить скромное состояние, купить себе постоялый двор и осесть где-нибудь в тихом месте. Но одно цеплялось за другое, и, вскорости обнаружив, что британская армия ничем не лучше французской, я благополучно вышел в отставку, как раз во время операции в Уилтшире, куда нас направили подавлять мятеж. Какое-то время, скажу вам, сударь, без обиняков, я промышлял на Хампстидской Пустоши и на Великой Северной Дороге грабежом и разбоем. Но вскоре волею обстоятельств вынужден был я бежать за границу. Служил я в балканских войсках, воевал против турок, потом вместе с турками и поляками против русских.
Как раз во время одной из этих компаний я, отбившись от своих, потерялся в припеских болотах, что неподалеку от Пинска. Когда я выбрался наконец из тех топей, я оказался уже в Миттельмархе. Не имея надежд на спасение, присоединился я к отряду украинцев, оказавшихся в том же плачевном весьма положении. Мне снова пришлось поневоле заняться разбоем. И в конце концов мы пришли в Майренбург. Узнав о том, что в Нижнем Граде нет ни одной приличной таверны, я решил устранить сей пробел. И, как вы видите сами, мне это удалось.
— Я вас правильно понял, сударь? Вы с оружием в руках подчинили себе целый район лишь для того, чтобы устроить свою гостиницу?
— Это весьма неплохая гостиница, сударь. К тому же, как я уже говорил, я давно стал задумываться о том, чтобы открыть свое дело. А построена она, сударь, прямо над родником.
Водичка всегда чистая, свежая.
Итак, великая тайна раскрылась самым банальным и приземленным образом, и все же такое ее разрешение меня обрадовало. А то я начал уже потихонечку уставать от притязаний великой судьбы и честолюбивого устремления к сверхъестественному.
— Ну что ж, мистер О'Дауд, — заключил я. — Очень рад нашему с вами знакомству.
— Надеюсь, сударь, вам у нас понравится. И, если выдастся случай, вы порекомендуете заведение наше своим знакомым. А то, как выяснилось, местоположение наше имеет существенные недостатки.
— И какие же, сударь?
— Ну, сударь, как вам сказать. Кроме моих людей и некоторых смельчаков вроде вас, сюда вообще никто не заходит, так что и речи не может быть о какой-то там бойкой торговле. Больше того, до недавнего времени нам не давали покоя бандиты, вероятно, желавшие отобрать у меня мою собственность. Как вы понимаете, сударь, сие причиняло немалые нам беспокойства.
— На какие же средства содержите вы постоялый двор?
— На поступления из наших торговых лавок, — тех, что напротив, только улицу перейти, — а также на невысокий налог, каковой мы взимаем с окрестных жителей, за что обеспечиваем им охрану от разбойников и воров. В чем, надо сказать, мы весьма даже преуспеваем. Всякое тут бывало, чего уж там, но правосудие стараниями нашими все же свершилось. — Рыжий О'Дауд, похоже, впал даже в некоторую меланхолию, вспоминая о былых своих затруднениях и их последующем разрешении. — Можно даже, сударь, сказать, что Судьбы была не совсем уж неблагосклонна ко мне. Я, правда, надеялся подыскать себе женушку, обзавестись семьей, все как положено, но пока ничего у меня не выходит. В последнее время, сударь, все только здесь и говорят что о некоей великой встрече светил на небесах, каковая изменит течение многих судеб. Так что я настроен весьма даже оптимистично. Быть может, когда сия встреча свершится, сюда к нам повалят клиенты, и у меня будет больше наличности и больше возможности посвятить свой досуг ухаживанию за прекрасными дамами.
— Надеяться можно, сударь. Так уж устроен наш мир: каждый должен испытывать разочарования. Вы же, по крайней мере, достигли много из того, к чему вы стремились.
— Да я не жалуюсь, сударь, хотя при том, что многие здесь замышляют прибрать к рукам мою собственность, подчас затруднительно спать спокойно. Вот почему я всегда с подозрением отношусь к незнакомцам, вы понимаете.
— Я понимаю, сударь.
