капитан Бастэйбл, только на воде или под водой существует сегодня настоящая жизнь, жизнь для порядочного человека. В море возвратились многие из нас. Основное наше времяпрепровождение – подкарауливать друг друга. Но только таким образом нам удается избежать ужасов и лишений, которые сулит суша. Под водой еще существует определенная степень свободы. Здесь ты все еще хоть в чем-то хозяин собственной судьбы. На земле же воплотились кошмарные видения средневековых художников, когда те пытались представить себе ад. Так что мне милее морские пути!
– Уверен, что могу с вами согласиться, – сказал я, – но я хотел бы увидеть все своими глазами.
Корженёвский пожал плечами:
– Хорошо. Мы высадим вас в Дувре, если вам угодно. Но коль скоро вы измените свое мнение, я мог бы найти на борту этого корабля место для опытного офицера, пусть даже это армейский офицер. Вы могли бы служить под моим началом.
Вот это было бы поистине повторением моей старой истории! Я уже служил как-то под командой Корженёвского, хотя не в армии, а в воздушном флоте – о чем капитан «Лолы Монтес» оставался в неведении. Каково работать и воевать с ним бок о бок – все это я знал наизусть. Я поблагодарил его и заявил, что решение мое остается неизменным.
– Что ж, как хотите, – сказал он, – но на какое-то время я оставлю этот пост свободным. Никогда не знаешь, что случится.
Несколько дней спустя я стоял на побережье против знаменитых дуврских белых скал и махал на прощанье «Лоле Монтес», которая погружалась в воду и постепенно исчезала в пучине. Затем я забросил за спину мешок с провиантом, покрепче взял подаренное мне капитаном скорострельное ружье и зашагал по направлению к Лондону.
Глава четвертая
Король Ист-Гринстеда
Если я считал, что, описывая мне послевоенную Англию, Корженёвский сильно преувеличивал, то вскоре вынужден был убедиться в том, что в своем рассказе о состоянии страны капитан был весьма и весьма сдержан.
Повсюду бушевали эпидемии, и на каждом шагу можно было встретить жертвы ужасных болезней. Однако самый пик заразы миновал – прежде всего потому, что многие из тех, кто пережил войну, уже скончались от болезней, а живые приобрели иммунитет против большинства опасностей или же каким-либо образом мутировали. У этих мутантов часто отсутствовала какая-нибудь часть тела – глаз или нос, в то время как у других гнили и отпадали целые части лица или тела. Осторожно пробираясь в Лондон, по дороге я видел среди развалин Дувра и Кентерберри несколько банд несчастных, наполовину разложившихся созданий.
Жители окрестностей Лондона за несколько лет буквально рухнули с высот цивилизации в глубины отвратительного варварства. Остатки прекрасного города – некогда широкие чистые улицы, система освещения, светлая архитектура, созданная О'Бином, – все это еще стояло немым свидетелем погибшего великолепия, которое пришло так быстро и было уничтожено так молниеносно. Нынче там гнездились банды одичавших людей, разрушающих остатки цивилизации лишь для того, чтобы смастерить себе примитивное оружие или слепить временные хижины; где запросто убивали друг друга. Ни одна женщина не была в безопасности. У некоторых «племен», рыскавших в руинах, дети считались особо деликатесным блюдом. Прежние банкиры, биржевые маклеры, менеджеры видели теперь в насекомых-паразитах изысканное лакомство и были готовы перегрызть друг другу глотку, если замечали, что один из них завладел дохлой кошкой. В употреблении оставалось очень немного современного оружия (после изобретения воздушных кораблей и подводных лодок производство ружей и пистолетов пришло в упадок); вместо этого почти каждый владел примитивно изготовленными копьями, луками и стрелами, ножами и дротиками.
Днем я прятался в каком-нибудь укрытии, а ночами продвигался вперед, рискуя попасть в засаду. Но я считал, что у меня больше шансов в ночные часы, когда большинство «племен» уже возвращались в свои лагеря.
Здесь не наносили с воздуха таких страшных бомбовых ударов, как в других регионах, но зато велся интенсивный обстрел из орудий с той стороны канала. Местность вокруг Лондона дважды была оккупирована, один раз с моря, один раз с воздуха. При этом было опустошено все, что только оставалось; последние продукты питания разграблены, а дома, которые еще стояли, взорваны, прежде чем остатки нашей армии изгнали захватчиков.
По ночам на холмах Кента и Сарри мерцали точки огней, показывая стоянки полукочевых лагерей, где днем и ночью горели огромные костры. Огни служили не только источником тепла и использовались не для одного лишь приготовления пищи: там сжигали все новые и новые трупы жертв эпидемии.
Счастье не изменяло мне, покуда я не добрался до окраин Ист-Гринстеда, некогда прелестной деревушки, знакомой мне с детства. Теперь это была пустыня с истощенной растительностью и грудами развалин. Как обычно, я начал присматривать себе укрытие и на самой северной стороне деревни заметил грубый палисад из неотесанных стволов. В поселке царило постоянное движение, приходили и уходили вооруженные люди; я с удивлением обнаружил у многих ружья и дробовики; да и лохмотья, в которые эти люди были облачены, отличались от тех одежд, что я до сих пор замечал на людях, куда лучшим состоянием. Эта община казалась больше, чем остальные, и лучше организованной. У них был постоянный лагерь вместо маленьких, постоянно сменяемых укрытий. Вдали я слышал мычанье коров, блеянье овец, коз и пришел к выводу, что животные, пережившие бомбежки, должно быть, содержались за частоколом. Здесь воистину царила «цивилизация»! Я был готов обнаружить свое присутствие и просить помощи у жителей этого «очага культуры» – от здешних людей можно было ожидать меньшей агрессивности, чем от всех тех, кого я видел до сих пор. Но из осторожности я продолжал наблюдать за поселком и выжидал, не откроется ли мне что-нибудь еще, прежде чем я объявлюсь.
Через два часа у меня появился повод поздравить себя с осмотрительностью. Я прятался в маленьком кирпичном строении, которое непонятным образом уцелело после обстрелов. Это строение, я полагаю, использовали для хранения дров, и его размеров едва хватало для того, чтобы там помещался один человек. Оставаясь незамеченным, я подглядывал за палисадом сквозь вентиляционную решетку. Трое мужчин в причудливых лохмотьях, где соседствовали панамы и котелки, охотничьи шапки и дамские шляпки, брюки для гольфа, кожаные охотничьи куртки, фрак, оперная мантия – привели пленного.
Это была молодая женщина довольно высокого роста, одетая в длинную черную шинель, сшитую специально по ее мерке. На ней были черные брюки и черные кавалерийские сапоги. У меня не имелось ни малейшего сомнения в том, что она, как и я, была в глазах местных жителей нежелательным гостем и «оккупантом». Они обращались с ней так грубо, так что дважды она упала и встала лишь с большим трудом (они связали ей руки за спиной).
В ее манере держаться было нечто очень знакомое, и я узнал женщину еще прежде, чем она обернулась, чтобы что-то сказать своим мучителям (без сомнения, что-то оскорбительное, потому что ее тут же ударили по губам тыльной стороной ладони). Это была миссис Перссон, революционерка, с которой я впервые познакомился на борту воздушного корабля «Скиталец» и которую считал дочерью капитана Корженёвского. Сейчас последнее было бы невозможно, потому что она была примерно того же возраста, что и сам Корженёвский.
Тяжко было мне размышлять о тайнах и парадоксах времени – постепенно я узнавал их и учился отслеживать, точно так же, как люди приучаются замечать противоречия обыкновенной человеческой жизни.
В то мгновение я видел в Уне Перссон только женщину, находившуюся в смертельной опасности, и знал, что ее нужно спасти любой ценой. У меня был карабин и несколько магазинов патронов. Кроме того, я обладал значительным преимуществом, поскольку никто из жителей поселка ведать не ведал о моем присутствии. Я подождал до наступления темноты, чтобы затем выбраться из моего укрытия, и возблагодарил Провидение, позволившее облакам затянуть полную луну.
Я незаметно добрался до палисада. Это было довольно примитивное «крепостное сооружение» – ни один настоящий дикарь не создал бы столь жалкой ограды, – и перемахнуть через него не составляло никакого труда. Я осторожно залез наверх и бросил взгляд вниз.
Моему взору предстала картина отвратительного варварства. Посреди лагеря с раскинутыми руками и ногами висела Уна Перссон, привязанная к решетке. Перед ней, скрестив ноги, сидели люди «племени» –
