совещание.
В Асде-Трохи прибыли более сорока силаков и орсилаков, и все они были, судя по виду, достойны доверия. На их лицах читались одновременно готовность участвовать в общем деле и независимость, обычно вызывавшая в них желание сражаться в одиночку, не полагаясь на помощь других. Однако характерное выражение недоверия стало понемногу исчезать с их лиц. Они входили в комнату в доме Морахи Ваджи, предназначенную для этого важного совещания и, видя там Гула Хаджи, говорили: 'Он так похож на нашего брадхи! Словно тот ожил и снова пришел к нам'. Этого было достаточно. Хотя они не кланялись и не приветствовали его подобострастными улыбками, а держались прямо, было видно, что они готовы сражаться ради общего дела.
Убедившись, что все узнали Гула Хаджи, Морахи Ваджа развернул большую карту Мендишарии и повесил ее на стену. Он предложил стратегию, которой было разумнее придерживаться, и предложил тактические ходы в расчете на различную реакцию приозов. Командиры отрядов задали несколько вопросов - было видно, что они хорошо понимали ситуацию и хотели помочь найти верное решение, - и мы обсудили новые предложения и варианты.
С такими воинами, подумал я, против неосмотрительных приозов победа над ними, захват столицы, выборы нового брадхи казались делом нетрудным.
Однако чувство неосознанной тревоги не покидало меня. Я гнал его прочь, но никак не мог отделаться. Я все время был настороже, беспокойно оглядывался, не снимая руки с эфеса меча.
В полдень нам принесли обед, и мы поели, не прерывая совещания, так как нельзя было терять ни минуты.
Вскоре после полудня мы завершили обсуждение основных проблем. Оставалось только принять решения, касающиеся более частных вопросов: как лучше было использовать отдельные отряды со специальным вооружением или выдающихся воинов и другие подобные вопросы.
К вечеру у большинства из нас сложилось впечатление, что к назначенному часу - через три дня - мы должны быть готовы и что мы непременно победим.
Но нам не суждено было предпринять какую-либо атаку.
Вместо этого на закате мы сами были атакованы.
Они напали на деревню со всех сторон, а нас было так мало, и вооружение наше было так скудно!
Противники наши все были на дахарах, в сверкающих в последних лучах солнца доспехах, с великолепным оружием: пиками, щитами, мечами, дубинками, боевыми топорами.
Их появление сопровождалось страшным шумом, ибо это ехали кровожадные великаны, предвкушавшие возможность стереть с лица земли деревню со всеми ее жителями: мужчинами, женщинами, детьми. Всадники кричали, как кричит росомаха, вцепляясь человеку в глотку.
Это был крик, от которого ужасом наполнялись сердца не только женщин и детей, но и мужественных, не раз побеждавших опасность мужчин. Это был крик существ безжалостных, злобных, заранее торжествующих победу.
Это был крик охотников, увидевших свою жертву, но здесь люди охотились на людей.
Мы видели, как они ехали по улицам, круша все на пути, опуская меч на все, что двигалось или шевелилось. Невозможно передать веселье, написанное на их лицах. Я видел, как умерла женщина, прижимавшая к себе ребенка: какой-то воин отрубил ей голову и поддел на пику ребенка. Я видел, как пытался защитить себя от ударов четырех всадников мужчина и как он упал с криком ярости и ненависти.
Это было как кошмарный сон.
Как все это случилось? Нас предали, это было ясно. Нас атаковали приозы, ошибки быть не могло.
Конец всему! Если мы погибнем, люди останутся без командиров. Даже если некоторые избегнут страшной участи, невозможно будет снова организовать восстание, всерьез рассчитывая на успех.
Кто нас предал?
Я не находил ответа. Конечно, это не мог сделать какой-нибудь силак или орсилак. Люди гордые и честные, они сейчас мужественно пытались отразить атаку приозов.
Пока мы сражались, наступила ночь, но было светло, как днем, ибо вокруг полыхали дома, подожженные нашими противниками.
Если раньше мне казалось, что Гул Хаджи преувеличивал жестокость тирана и его подручных, то теперь все мои сомнения рассеялись. Я никогда не видел, чтобы люди были так жестоки по отношению к другим людям.
Память о той битве все еще сжимает мне сердце. Никогда не забуду я ту ночь ужаса. К сожалению, никогда.
Мы сражались, пока тела наши не стало ломить. Один за другим умирали, истекая кровью, лучшие мендишары, надежда нации, но они уносили с собой жизни многих хорошо вооруженных приозов.
Я отвечал ударом на удар. Мои движения стали почти автоматическими: защититься, напасть, парировать выпад или удар, самому нанести удар или сделать выпад. Я казался себе машиной. События последнего дня и усталость от того, как много я убивал, делали меня безучастным ко всему.
Когда нас осталось уже совсем мало, я вдруг услышал крики Морахи Ваджи и Гула Хаджи, которые стояли слева от меня.
Морахи Ваджа спорил с моим другом, убеждая его, что он должен бежать. Но Гул Хаджи отказывался.
- Ты должен уйти! Это твой долг!
- Долг?! Мой долг сражаться здесь, рядом с моими товарищами.
- Твой долг - снова отправиться в ссылку. Вся наша надежда - это ты. Если тебя убьют или схватят сегодня, страна будет обречена. Уходи, и место убитых сегодня займут новые люди.
Я сразу же увидел, что Морахи Ваджа был прав, и стал его горячо поддерживать.
Могу себе представить, как это выглядело со стороны: мы продолжали сражаться, яростно споря.
Постепенно Гул Хаджи понял, что должен уйти.
- Но ты должен уйти со мной, Майкл Кейн. Мне… мне… будут нужны твои советы и… утешение.
Бедняга! Он был в таком состоянии, что мог попасть в беду. Я согласился.
Шаг за шагом мы отступали к тому месту, где два суровых воина держали для нас дахар.
Вскоре мы уже уехали прочь из разоренной Асде-Трохи, но подозревали, что деревня была окружена на случай попытки бегства - это была стандартная тактика.
Я оглянулся назад и вновь содрогнулся от ужаса.
Небольшая группа защитников стояли плечо к плечу у дома Морахи Ваджи. Вокруг были трупы мужчин, женщин и детей, много трупов! Языки пламени лизали изысканные мозаичные картины на домах. Это была сцена с полотна Брейгеля - сцена ада.
Мне пришлось развернуться, так как нам навстречу скакали приозы.
Я редко испытываю ненависть, но приозов я по-настоящему ненавидел.
Я даже обрадовался возможности убить тех трех, что, ухмыляясь, ехали нам навстречу.
Своими теплыми от пролитой крови мечами мы стерли эти торжествующие улыбки с их лиц.
С тяжелым сердцем мы поехали вперед, оставляя позади Асде-Трохи, место, где сейчас царили ярость и жестокость.
Мы ехали и ехали, пока у нас хватало сил держать глаза открытыми. Тут настало утро.
В первых лучах солнца мы увидели остатки лагеря и какой-то силуэт на земле.
Приблизившись, мы узнали, кто это был.
Ора Лиз.
С криком удивления Гул Хаджи спрыгнул с дахары и бросился к девушке. Я присоединился к нему. Мы увидели, что Ора Лиз была ранена ударом меча.
Но почему?
Гул Хаджи посмотрел на меня.
- Это уже слишком, - сказал он хриплым голосом. - Сначала нападение приозов на деревню, а теперь еще это.
- Это тоже их рук дело? - спросил я тихо.
Он кивнул и, пощупав пульс, добавил:
