еще люблю поесть (и я тоже счастлив, что встретил тебя)».
Хелен пыталась понять, можно ли считать это первое в ее жизни письмо любовным. Она не могла решить. Почти дословное повторение последней ее фразы было как знак сообщничества и говорило о желании Милоша закрепить союз… У Хелен ноги подкашивались от избытка чувств. Столько потрясающих событий обрушилось на нее за эти дни! Она спрятала письмо в конверт и распечатала Миленино. Оно было куда длиннее.
«Хелен,
представляю, как ты зла на меня, и прекрасно тебя понимаю. Но знай: я тебя не предавала.
Вот что произошло: сразу после твоего ухода ко мне в библиотеку пришел Бартоломео. Мы проговорили два часа с лишним, и в конце концов я решила бежать с ним.
Мы уходим сегодня ночью. Я никогда больше не вернусь в интернат.
Мы прятались за фонтаном, когда ты проходила с корзинкой. Не знаю, что в ней было, но спасибо за то, что ты мне это несла!
Сейчас мы у моей утешительницы, где я и пишу тебе это письмо. Она перешлет его тебе через Пютуа.
Мне надо многое тебе сказать, но времени нет. Милош все знает, он объяснит. Попроси его.
Надеюсь, мы еще увидимся. Ты была моей лучшей подругой все эти годы. Я никогда тебя не забуду. Мне грустно с тобой расставаться.
Целую.
P. S. У меня душа болит за Катарину, но то, что я делаю, необходимо было сделать».
– Хелен! Я тут в землю врасту… И дождь пошел, слышишь?
Вера начинала терять терпение на своем сторожевом посту. Хелен вытерла слезы, спрятала оба письма во внутренний карман накидки и вышла.
Вечером во время самостоятельных занятий пустые места Милены Бах в третьем ряду и Катарины Пансек в первом притягивали взгляд, словно там сидели их призраки. Отсутствие этих двоих занимало главное место в умах. Зеш потела сильнее, чем когда-либо, и, казалось, вот-вот уснет.
– Вера, что такое «греко-римская борьба»? – шепотом спросила Хелен.
– По-моему, это когда парни в плавках кидаются друг на друга и стараются положить на лопатки.
– Ах, вон что…
– Да, и рычат, и воняют потом.
– А-а…
– А тебе зачем?
– Просто так…
Хелен все время думала о Милоше, хоть и твердила себе, что это сумасшествие – влюбиться в парня, которого и видела-то от силы четыре минуты, да к тому же в потемках! И еще: она никак не могла вызвать в памяти его лицо! Чем больше старалась, тем безнадежнее оно ускользало. Милош не слишком высокий, вроде бы вспоминала она, лицо круглое, да, курчавые волосы, да, добрая улыбка, да, да и еще раз да, но «увидеть» его не получалось. Поэтому она решила, что главным образом ей просто очень хотелось влюбиться, и для этого сгодился первый встречный. Вот только не разочароваться бы… Что ему от нее нужно? Предстоящее свидание волновало ее, но и пугало тоже. «Много важного»! Что бы это значило? Да еще надо как-то выбраться из дортуара среди ночи. Хорошо, что дежурит Зеш, которая сразу засыпает и храпит, как кабан, до самого утра. Из всех надзирательниц ее провести легче всего. Во всяком случае, куда легче, чем бессонную Мерлузиху, которая всю ночь то и дело беззвучно шастает между рядами коек, настороженно поводя своим длинным носом. Опасность представляли, скорее, соседки по дортуару. Особенно Вера Плазил, которая всегда спала вполглаза и сразу спросила бы, куда это она собралась. Хелен подумала было довериться ей, но потом решила, что не стоит. Чересчур благоразумная Вера могла в самый ответственный момент перебудить всех соседок, чтоб не пустить Хелен на такое опасное дело.
Укрывшись с головой, Хелен посмотрела на светящиеся стрелки наручных часов: было десять с минутами, а Зеш все не храпела. Не захрапела и в одиннадцать. Очень это было странно. В боксе горел свет, но больше никаких признаков жизни не наблюдалось. Неужели именно в эту ночь она решила изобразить Мерлузиху и будет бродить между койками, как Джек-потрошитель? Хелен отчаянно вслушивалась в тишину. Бог с ними, с обычными громовыми раскатами, сейчас ее устроило бы самое легкое похрапывание, но и того не было. Без четверти двенадцать, окончательно потеряв терпение, она решила попытать счастья, и будь что будет. Оглянулась на соседку: Вера мирно спала, приоткрыв рот. Убедившись, что с этой стороны ей ничто не грозит, Хелен потихоньку стала выбираться из постели. Она уже потянулась к шкафчику за одеждой, как вдруг Зеш приоткрыла дверь своего бокса. В первый миг Хелен застыла на месте, как статуя, потом откинулась обратно на койку с изумленно расширенными глазами. Зеш была сама на себя не похожа. Стараясь не произвести ни малейшего шума, она тихонько выскользнула из бокса с осторожной медлительностью убийцы. А главное – тут Хелен решила, что это ей снится, – главное, на ней были туфли с высоким каблуком и вечернее платье! Между тем никогда, сколько мир стоит, никто и никогда не видел ее иначе как в безобразных грубых башмаках и необъятных парусиновых штанах или, в крайнем случае, в мешковатой шерстяной юбке, знававшей лучшие времена. Зеш прикрыла за собой дверь бокса и на цыпочках удалилась. Хелен подождала, пока ее шаги стихнут, а потом еще несколько минут, на тот маловероятный случай, если надзирательница вдруг вернется; потом, убедившись, что все спокойно, оделась и тоже направилась к выходу.
Ночь была ясная и холодная. Длинные перистые облака озарялись, набегая на полную луну. Хелен, кутаясь в накидку, обогнула корпус и пошла вдоль задней стены, которая теперь возвышалась по левую ее руку, темная и зловещая. На углу маячила серая тень. Милош! Она приветственно взмахнула рукой и побежала к нему. Он шагнул навстречу, улыбнулся и расцеловал ее в обе щеки:
– Хелен! Я уж боялся, что ты не придешь.
Она оторопела, обнаружив, что он гораздо выше, чем ей запомнилось. Должно быть, этот Бартоломео вообще гигант, если его товарищ по сравнению с ним казался маленьким.
