Зимняя битва

– Не знаю, девонька моя… Даже представления не имею. Но много, ох, много…

Стоило прижаться к Пауле, и уже не понять было, где руки, где плечи, где груди, где живот. Все было сплошным мягким теплом, и хотелось остаться в нем навсегда.

Паула встретила Хелен с распростертыми объятиями, в которых девушка с радостью угнездилась.

– Ну вот, красавица моя… Давно не бывала…

Паула часто ее так называла. «Красавица моя», «милушка»… И брала ее лицо в ладони, разглядывала и любовалась. Хелен много чего доводилось слышать на свой счет – что она упрямая, без тормозов, что она чудная, что ей следовало бы родиться мальчишкой, – но что она красавица или милушка – никогда. А Паула ее так называла, и Хелен ей верила.

– Последний раз – перед летними каникулами, – подтвердила Хелен. – Я хотела дотерпеть хотя бы до декабря, но не смогла…

– Ну, пойдем, покормлю. Я как раз готовлю ужин для Октаво. Печеную картошку. Еще с обеда остался пирог с грушами, будешь?

– А как же! – обрадовалась Хелен.

Все, что она ела здесь, вдали от ненавистной столовки, казалось ей неимоверно вкусным.

– Поди сюда, у меня не получается…

Паула отправилась на кухню, а Хелен уселась рядом с мальчиком.

– Ну, что хорошенького изучаешь?

– Мужской и женский род…

– Понятно. Ну, давай разбираться…

– Учительница дала такой пример: Он – булочник, она – булочница. Надо придумать еще три.

– Придумал?

– Да, три. Только насчет третьего не уверен.

– Слушаю тебя.

– Он – кот, она – кошка.

– Очень хорошо.

– Он – волшебник, она – волшебница.

– Отлично. А третий?

– Не знаю, может, неправильно…

– А ты скажи, посмотрим.

– Он – ботинок, она – туфля.

Хелен стоило большого труда не расхохотаться. Но в то же время ее накрыла волна печали, глубокой и неодолимой. Может, у нее где-то есть маленький братик, свой, родной? Братик, который вот так же пыхтит над уроками? Бьется, высунув язык от усердия, над спряжением глаголов или над умножением двузначных чисел?

Нет, нигде у нее нет никаких братьев и сестер. И родителей нет. Она вспомнила приют, где прошло ее детство, и осенний день, когда она его покинула. Разве такое забудешь?

Трое хмурых мужчин вталкивают ее на заднее сиденье большой машины. Запирают дверцы и трогаются, не говоря ни слова. Хелен спрашивает того, кто сидит рядом:

– Почему вы заперли дверцы – думаете, я собираюсь выпрыгнуть на ходу? Куда вы меня везете?

Но тот молчит, даже головы не поворачивает. Всю дорогу в ноздрях у нее стоит крепкий запах кожи от его куртки и дым сигарет, которые курят двое других на переднем сиденье. Час за часом они едут полями, потом вдоль реки до незнакомого городка, пока перед ними не вырастает серое здание, в котором ей отныне предстоит жить: интернат.

И никогда ей не забыть, как она со своими конвоирами впервые вошла во двор.

Там не меньше сотни девочек, они стоят кучками по пять-шесть человек и ждут; у каждой через руку переброшена сложенная накидка, а в другой руке какая-то книжечка. Все на удивление тихие. Хелен ведут по каким-то обшарпанным коридорам и вталкивают в предбанник кабинета Директрисы, где на несколько минут она остается одна. Потом открывается дверь и выходит девочка с накидкой через руку и с книжкой в другой. Она маленького роста, в очках с толстыми стеклами и выглядит еще более потерянной, чем остальные. Это Катарина Пансек, как позже узнает Хелен. Она лепечет: «Теперь ты…» – и исчезает. Хелен тихонько толкает дверь, которая осталась приоткрытой.

– Фамилия!

Так Хелен впервые слышит голос Директрисы.

– Дорманн. Меня зовут Хелен Дорманн.

– Возраст?

– Четырнадцать лет.

– Подойдите.

Хелен останавливается перед столом, за которым сидит женщина мощного телосложения с коротко стриженными седыми волосами. На ней мужской пиджак, и плечи широкие, как у мужчины. Ее