Все произошло очень быстро. Сталь вошла ему в живот длинной холодной молнией. И это был единственный удар. Он рухнул на колени и потерял сознание.
Когда Милош очнулся, он был один. Откуда-то издалека все еще доносились глухие удары в двери арены. Он лежал на боку, поджав колени. Щеку холодил сырой земляной пол. В нескольких сантиметрах от его лица сидела серая мышка и приветливо на него поглядывала. Так и хотелось погладить ее нежную шерстку. Подрагивающие усики зыбились, как тончайшая вуаль, из-за которой поблескивали черные агаты глазок. Мышка совсем не боялась. «Она-то понимает, что я не кот…» Милош попробовал пошевелиться – тело не повиновалось. Он хотел позвать на помощь, но побоялся, что собственный крик разорвет его насмерть. Он чувствовал себя хрупким, словно огонек на ветру. Малейшее дуновение – и он угаснет. Живот был липкий от крови. «Это из меня жизнь вытекает… – подумал он и зажал рану обеими руками. – Помогите… – простонал он, – я не хочу умирать…» Его слезы стекал и на пол, размачивая землю в грязь. Мышка крохотными шажками подошла поближе, чуть помедлила, словно в раздумье, и легла, прижавшись к его щеке. «Ты не один, – словно говорила она. – Я всего лишь малая малость, но я с тобой».
Тогда пришли видения.
Первым был Бартоломео – он обнимал его на мосту своими длинными руками и широким шагом уходил прочь: «Мы еще встретимся, Милош! Все встретимся, и живые, и мертвые!»
«Что ж ты меня бросил, Барт?» – спросил он. Друг не ответил. Просто присел на корточки рядом с Милошем и ласково улыбнулся ему.
Василь тоже пришел. Приятно было видеть его честную грубую физиономию. Он неуклюже утешал: «Не бойсь, друг… все путем… Гляди, уже прошло!» – и показывал свою зажившую рану.
Потом пошли чередой всякие другие лица. Тренер, когда-то учивший его борьбе: «Еще раз повторяю, мальчики, – душить нельзя!» Милош снова был совсем мальчишкой и отрабатывал серию кувырков в спортзале. Всплывали из прошлого еще и еще лица, давно забытые: маленькие товарищи по приюту, которые менялись с ним шариками, интернатские приятели, хлопавшие его по плечу. «Как жизнь, Милош? – весело окликали они. – Рады тебя видеть!» Его утешительница всех впускала, усаживала, ворчала на тех, кто слишком бузил. Заботливо спрашивала, не голодные ли они, и тут же принялась готовить какую-то еду. Милош удивился – где ей тут стряпать, когда столько народу, и как они только умещаются в такой тесной комнате, – и ему стало смешно.
Наконец появилась и Хелен. Замерзшая, в интернатской накидке с капюшоном. Снег падал ей на плечи, белый и невесомый. Она тоже опустилась на колени рядом с ним и бережно взяла его лицо в овал своих ледяных ладоней. «Не уходи, Милош, – плакала она, – не уходи, любовь моя…» Он заглянул в круглое лицо склонившейся над ним юной женщины, в ее глубокие глаза, и она показалась ему несравненно прекрасной. «Я не уйду, – хотел он ответить, но губы были каменные и не шевелились. И он сказал ей сердцем: – Я не уйду, любимая. Я остаюсь с тобой. Слово».
А потом все, кто склонялся над ним, – Бартоломео, Василь, все, с кем сводила его жизнь, и Хелен, озарившая эту короткую жизнь таким ослепительным светом, – все тихонько расступились и обернулись ко входу, где стояли мужчина и женщина, молодые, красивые. Женщина в легком весеннем платье и в шляпке с цветами и мужчина, высокий, крепкий, с такими же, как у Милоша, смеющимися глазами. Милош, у которого уже тяжелели веки, улыбнулся им, и они сразу же оказались рядом и опустились на колени около него. Женщина подсунула ладони под его бритую голову и нежно ее огладила. «Где же твои кудри, сынок?» – спросила она. Мужчина из-за ее плеча кивал ему и смотрел на него с одобрением и гордостью. Никакой тревоги не было в их лицах. Наоборот, они светились радостной уверенностью, как у тех, кто встретился с любимым человеком после долгой разлуки и знает, что теперь они будут жить счастливо и никогда не расстанутся.
– Отец… – прошептал Милош. – Мама… Вы нашлись?
– Ш-ш-ш… – сказала женщина, приложив палец к губам. И мужчина тоже сказал «ш-ш-ш…»
Тогда Милош стал, как когда-то, маленьким и послушным. Он свернулся клубочком, ограждая своим телом подаренные ему тепло и нежность, чтоб унести их с собой туда, куда он уходил.
Потом закрыл глаза и ушел.
Мышка побегала еще туда-сюда по его ноге, по плечу, по спине. Вернулась, потерлась о неподвижное лицо, прижалась к нему на минуту-другую, подрагивая чутким носиком. Она ждала каких-нибудь признаков жизни, но их не было. Вдруг издалека донесся особенно мощный удар и следом – жуткий треск. Это переломился наконец массивный засов входных дверей. Испуганная мышка метнулась к стене и юркнула в норку.
XI
КОРОЛЕВСКИЙ МОСТ
НА ОЧЕРЕДНОМ привале, как это уже вошло в привычку, Милена присела на камень и стянула сапоги, чтоб растереть натруженные ноги. Герлинда, девушка-лошадь, которая назвала ее «принцессой» и с тех пор от нее не отставала, уже разводила костерок, чтоб вскипятить воды.
– Споешь мне, если я тебе чаю сварю? – спросила она.
Милена улыбнулась. Любой предлог шел в ход, лишь бы упросить ее спеть. Стоило ей начать, хоть вполголоса, как ее тут же обступали. И если знали мотив, принимались подпевать.
Вот уже два дня они шли к столице, и это чем-то напоминало Милене их осеннее путешествие, когда они с Бартом сбежали из интерната. Она помнила, как захватывало у нее тогда дух на голой горе от простора и воли. Но помнила и другое – неуверенность в себе, страх перед завтрашним днем. Сейчас же, наоборот, ей казалось, что с ними просто не может случиться ничего плохого, пока они укрыты в гуще лошадиного народа, в крепком запахе грубой суконной одежды. Природная сила этих людей, их доброта и безмятежная наивность были заразительны. Они успокаивали, вселяли безотчетную уверенность. Милена испытывала нечто подобное в интернатские времена в обществе своей утешительницы Марты, но то был всего лишь один человек, а тут возникало впечатление единого огромного тела, многоликого и перестраивающегося, единой неодолимой силы. По мере продвижения к столице народу все прибывало. Бесчисленные ручейки небольших отрядов по пути вбирали в себя сотни, а там и тысячи мужчин, женщин и подростков. Следуя естественным изгибам холмов, полей и лесов, они сливались, образуя реки, которые, в свою очередь, превращались в могучие потоки. В домах, мимо которых они проходили, открывались двери. Им выносили поесть, набивали мешки припасами, пускали ночевать в сараи и на сеновалы.
Герлинда подошла с дымящейся кружкой.
– А спеть?
