взбунтовался Селим, отец Сулеймана, хотя кроткий и благородный Мустафа, конечно, на это не способен…
Разжигая этими речами в сердце отца ненависть и подозрительность к сыну, Роксолана приказала своему зятю уведомить пашей, подвластных Мустафе, чтобы они как можно чаще извещали Сулеймана о его добрых делах и заботах о народе. Правители малоазиатских областей, повинуясь великому визирю, засыпали диван посланиями, переполненными похвалами наследнику Сулеймана. Эти послания Роксолана показывала султану в те минуты, когда ему казалось, что сын не способен поднять мятежа. «Как его все любят! — говорила при этом Роксолана. — Его, право, можно назвать не наместником, но государем; паши повинуются ему, как велениям самого султана. Хорошо, что он не употребляет во зло своего влияния, но, если бы на его месте был человек лукавый, честолюбивый, тот мог бы…»
Коварная женщина жадно следила за действием яда своих речей на Сулеймана и видела, что каждое слово жгучей каплей впивалось в его сердце. С другой стороны, Баязид и Селим, допущенные отцом ко двору, выказывали ему покорность, осыпая его нежными ласками…
Волнения, возникавшие в Персии, заставили Сулеймана послать в соседние области наблюдательный корпус. Им командовал Рустам-паша, который имел также тайный приказ умертвить Мустафу. Зять Роксоланы по прибытии на место отписал султану, что в Сирии настроение умов самое враждебное, что не только все паши, народ и войска намерены провозгласить Мустафу турецким султаном, но даже в полках, подчинённых ему, Рустаму, ощущается опасное волнение. Усмирить грозящее восстание, по мнению доносчика, может только сам Сулейман.
Сулейман перед отъездом в Алеппо получил от муфтия фетфу (разрешение) умертвить мятежника, без страха ответить за то на страшном суде. Участи Мустафы подвергся в Бруссе и его малолетний сын; путь для Баязида к престолу был открыт. Одновременно с устранением наследника Сулеймана умер и друг Мустафы, Джангир, сын Роксоланы; от горя — говорят романисты, от яда — свидетельствуют историки. Кровавые эти события совершились летом 1553 года.
По наущению матери Баязид вскоре после смерти Мустафы отыскал человека одних с ним лет и удивительно на него похожего. Золотом и клятвенными уверениями в совершенной безопасности Баязид убедил двойника Мустафы выдать себя за убиенного, якобы спасшегося от смерти. Весной 1554 года Никополис, прибрежья Дуная, Валахия и Молдавия были взволнованы вестью, что Мустафа жив, его видели многие, он призывал к восстанию и к свержению Сулеймана. Видевшие и слышавшие самозванца, обманутые сходством, передавали жителям городов и деревень, будто Мустафа, в прошлом году приглашённый отцом в Алеппо, не сам явился к нему, а послал вместо себя раба, как две капли воды похожего на него: сам же бежал из азиатской Турции в европейскую. Появились отряды мятежников, вскоре слившиеся в целую армию. Самозванец, как говорила молва, намеревался идти прямо на Константинополь, захватить Сулеймана и расправиться с ним, с Роксоланой и всем её семейством.
Ахмет-паша с войсками двинулся навстречу войску лже-Мустафы, рассеял его, самозванца же захватил в плен — чего никак не ожидали ни Баязид, ни Роксолана. Они рассчитывали на одно из двух: либо самозванцу удастся овладеть Сулейманом и тогда после смерти того и другого Баязид займёт место отца, либо двойник Мустафы, убитый в сражении, унесёт тайну заговора в могилу, а Сулейман окончательно убедится в виновности сына, убитого по подозрению.
Пленение самозванца разрушило все эти планы. Под пытками самозванец чистосердечно сознался в обмане и указал на Баязида как на главного виновника восстания. Лже-Мустафу по повелению Сулеймана утопили, а Баязид был призван к ответу. Ахмет-паша, ненавидевший его и Роксолану, уличил изменника; чауши ждали только знака султана, чтобы накинуть на Баязида позорную петлю… Но Сулейман медлил, тронутый мольбами и слезами Роксоланы, — и Баязид был помилован, и сама Роксолана не утратила в глазах своего супруга своей прелести!..
С этой минуты Роксолана, не боясь ни врагов, ни соперников, смотрела на своего Баязида, как на государя, хотя и будущего. Но другого мнения придерживался второй её сын Селим, завидовавший брату и выжидавший удобного момента для расправы с ним. Об этом соперничестве, погубившем Баязида, возможно, и не подозревала, казалось, всё предусмотревшая, Роксолана. Она умерла в 1558 году, оплаканная неутешным Сулейманом, и была погребена с подобающими почестями. Да и кто осмелился бы запятнать память Роксоланы в глазах её супруга?
Сулейман не разочаровался в ней ни при её жизни, ни после её смерти…
Габриэль д'Эстре (1570–1599)
Возлюбленная Генриха IV. Красивая и остроумная, Габриэль имела большое влияние на короля, он даже намеревался развестись с Маргаритой Валуа и жениться на фаворитке. Получив титул герцогини де Бофор, Габриэль тем не менее не злоупотребляла положением и пользовалась расположением двора. Её дети от короля — Цезарь и Александр Вандом и Генриетта-Екатерина, выданная за герцога Эльбёф.
Маркиз Антуан д'Эстре, отец Габриэли, был хороший солдат, честный гражданин и убеждённый католик, проведший большую часть своей жизни в походах. Супруга маркиза, Франсуаза, урождённая де ла Бурдезьер, принадлежала к семье, женщины которой издавна славились во Франции своим легкомыслием. В этом достойном роду насчитывалось не менее двадцати пяти особ прекрасного пола, частью замужних, частью посвятивших себя служению Богу, которые, не стесняясь ни положения, ни сана, имели открыто несколько любовников. В те времена такие дамы считались настоящими женщинами. Антуан и Франсуаза д'Эстре имели многочисленное потомство — двоих сыновей и шесть дочерей.
Габриэль в шестнадцать лет вполне оправдывала звание «прекрасной»: стройная, с чудесным цветом лица, густыми белокурыми волосами, большими голубыми глазами, высокой грудью, с изящными руками и миниатюрными ногами. Отсутствие глубокого ума искупалось чарующей улыбкой, а в образовании, обладая божественной внешностью, она не нуждалась, имея в своей библиотеке всего одну книгу — «Часослов», да и ту перелистывала не особенно усердно.
Несомненно, судьба предназначала её не простому смертному, и вот мать, при посредничестве герцога д'Эпернона, предложила прекрасную Габриэль самому Генриху III. Сводник такими красками описал красоту молодой девушки, что возбудил в холодном к женским ласкам короле желание обладать ею. И вскоре маркизе д'Эстре через другого королевского вельможу, маршала Монтиньи, было послано 6000 экю, из которых посланник, по-видимому, найдя плату слишком высокой, удержал 2000 в свою пользу. Невинность Габриэли была продана всего за 4000 экю! Однако Генрих III недолго наслаждался объятиями юной любовницы, заявив, что «ему незачем искать худобы и белизны тела у других женщин, этого добра в достаточном количестве имеется у жены».
Чтобы не терять времени даром, огорчённая маркиза д'Эстре тотчас же предложила свою дочь, удостоившуюся королевского внимания, что, несомненно, подняло её престиж, известному финансисту и тайному агенту герцога тосканского итальянцу Себастьяну Замету, но, не сойдясь с ним в цене, показала Габриэль кардиналу лотарингскому, герцогу Людовику Гизу, который влюбился в красавицу и не торгуясь выложил требуемую сумму. Его страсть длилась около года и, быть может, продолжалась бы и дольше, если бы мамаше не понадобились деньги, ради чего она тайно от кардинала свела свою дочь с герцогом де Лонгвилем. Узнав об этом, Гиз оставил Габриэль за три или четыре дня до «Баррикад» (12 мая 1588 года). Переходя из рук в руки, молодая девушка стала любовницей «великого конюшего» Генриха III, красавца герцога Бельгарда, к которому и сама не оставалась равнодушной. Король, который всячески угождал фавориту, осыпал любовников своими милостями: одевал их в одинаковые цвета, заставлял на балах танцевать вместе и очень гордился, имея возле себя такую очаровательную пару. Внезапная смерть короля, убитого Жаком Клеманом, положила конец этому блаженству.
В смутное время воцарения Генриха IV «прекрасная Габриэль» была увезена своей матерью в родовой замок Кёвр, неподалёку от Манта, ставшего негласной столицей Франции после отказа парижан открыть свои ворота королю-гугеноту. Герцог Бельгард, находившийся безотлучно при Беарнце, только изредка имел
