Жизнь Бунина и Беседы с памятью

«Низких» тем, недостойных внимания поэта, для него не было (стихотворения «Стамбул», «Сапсан» и т. д.). В его стихах – огромная сила изобразительности и редкое чувство истории. Рецензент журнала «Вестник Европы» (1908, № 6) писал: «Его поэтический слог беспримерен в нашей поэзии… Прозаизм, точность, простота языка доведены до предела. Едва ли найдется еще поэт, у которого слог был бы так неукрашен, будничен, как здесь; на протяжении десятков страниц вы не встретите ни единого эпитета, ни одного сравнения, ни одной метафоры… такое опрощение поэтического языка без ущерба для поэзии – под силу только истинному таланту… В отношении живописной точности г. Бунин не имеет соперников среди русских поэтов».

Книга «Чаша жизни» (1915) затрагивает глубокие проблемы человеческого бытия. Французский писатель, поэт и литературный критик Рене Гиль писал Бунину в 1921 году об изданной по-французски «Чаше жизни»: «Как все сложно психологически! А вместе с тем, – в этом и есть ваш гений, – все рождается из простоты и из самого точного наблюдения действительности: создается атмосфера, где дышишь чем-то странным и тревожным, исходящим из самого акта жизни! Этого рода внушение, внушение того тайного, что окружает действие, мы знаем и у Достоевского; но у него оно исходит из ненормальности, неуравновешенности действующих лиц, из-за его нервной страстности, которая витает, как некая возбуждающая аура, вокруг некоторых случаев сумасшествия. У вас наоборот: все есть излучение жизни, полной сил, и тревожит именно своими силами, силами первобытными, где под видимым единством таится сложность, нечто неизбывное, нарушающее привычную нам ясную норму».

Свой этический идеал Бунин выработал под влиянием Сократа, воззрения которого изложены в сочинениях его учеников Ксенофонта и Платона. Он не однажды читал полуфилософское, полупоэтическое произведение «божественного Платона (Пушкин) в форме диалога – «Федон». Прочитав диалоги, он писал в дневнике 21 августа 1917 года: «Как много сказал Сократ того, что в индийской, в иудейской философии!» «Последние минуты Сократа, – отмечает он в дневнике на следующий день, – как всегда, очень волновали меня».

Бунина увлекало его учение о ценности человеческой личности. И он видел в каждом из людей в некоторой мере «сосредоточенность… высоких сил», к познанию которых, писал Бунин в рассказе «Возвращаясь в Рим», призывал Сократ. В своей увлеченности Сократом он следовал за Толстым, который, как сказал Вяч. Иванов, пошел «по путям Сократа на поиски за нормою добра». Толстой был близок Бунину и тем, что для него добро и красота, этика и эстетика нерасторжимы. «Красота как венец добра», – писал Толстой. Бунин утверждал в своем творчестве вечные ценности – добро и красоту. Это давало ему ощущение связи, слитности с прошлым, исторической преемственности бытия. «Братья», «Господин из Сан-Франциско», «Петлистые уши», основанные на реальных фактах современной жизни, не только обличительны, но глубоко философичны. «Братья» – особенно наглядный пример. Это рассказ на вечные темы любви, жизни и смерти, а не только о зависимом существовании колониальных народов. Воплощение замысла этого рассказа равно основано на впечатлениях от путешествия на Цейлон и на мифе о Маре – сказании о боге жизни-смерти. Мара – злой демон буддистов – в то же время – олицетворение бытия. Многое Бунин брал для прозы и стихов из русского и мирового фольклора, его внимание привлекали буддийские и мусульманские легенды, сирийские предания, халдейские, египетские мифы и мифы огнепоклонников Древнего Востока, легенды арабов.

Чувство родины, языка, истории у него было огромно. Бунин говорил: все эти возвышенные слова, дивной красоты песни, «соборы – все это нужно, все это создавалось веками…». Одним из источников его творчества была народная речь. Поэт и литературный критик Г. В. Адамович, хорошо знавший Бунина, близко с ним общавшийся во Франции, писал автору этой статьи 19 декабря 1969 года: Бунин, конечно, «знал, любил, ценил народное творчество, но был исключительно чуток к подделкам под него и к показному style russe. Жестокая – и правильная – его рецензия на стихи Городецкого (напечатана в «Литературном наследстве», т. 84, кн. 1. М., 1973. – А. Б.) – пример этого. Даже «Куликово поле» Блока (цикл из пяти стихотворений «На поле Куликовом», 1908.- А. Б.) – вещь, по- моему, замечательная – его раздражало именно из-за слишком «русского» наряда… Он сказал – «это Васнецов», то есть маскарад и опера. Но к тому, что не «маскарад», он относился иначе: помню, например, что-то о «Слове о полку Игореве». Смысл его слов был приблизительно тот же, что в словах Пушкина: всем поэтам, собравшимся вместе, не сочинить такого чуда! Но переводы «Слова о полку Игореве» его возмущали, в частности перевод Бальмонта. Из-за подделки под преувеличенно русский стиль или размер он презирал Шмелева, хотя признавал его дарование. У Бунина вообще был редкостный слух к фальши, к «педали»: чуть только он слышал фальшь, впадал в ярость. Из-за этого он так любил Толстого и когда-то, помню, сказал: «Толстой, у которого нигде нет ни одного фальшивого слова…»

В мае 1917 года Бунин приехал в деревню Глотово, в именье Васильевское, Орловской губернии, жил здесь все лето и осень. 23 октября уехали с женой в Москву, 26 октября прибыли в Москву, жили на Поварской (ныне – ул. Воровского), в доме Баскакова № 26, кв. 2, у родителей Веры Николаевны, Муромцевых. Время было тревожное, шли сражения, «мимо их окон, – писал Грузинский А. Е. 7 ноября А. Б. Дерману, – вдоль Поварской гремело орудие». В Москве Бунин прожил зиму 1917-1918 годов. В вестибюле дома, где была квартира Муромцевых, установили дежурство; двери были заперты, ворота заложены бревнами. Дежурил и Бунин. 31 октября он записал в дневнике: «За день было очень много орудийных ударов (вернее, все время – разрывы гранат и, кажется, шрапнелей), все время щелканье выстрелов… От трех до четырех был на дежурстве. Ударила бомба в угол дома Казакова возле самой панели. Подошел к дверям подъезда (стеклянным) – вдруг ужасающий взрыв – ударила бомба в стену дома Казакова на четвертом этаже. А перед этим ударило в пятый этаж возле черной лестницы (со двора) у нас… Хочется есть – кухарка не могла выйти за провизией (да и закрыто, верно), обед жалкий… Опять убирался, откладывал самое необходимое – может быть пожар от снаряда… Почти двенадцать часов ночи. Страшно ложиться спать. Загораживаю шкафом кровать».

«4 ноября. Вчера не мог писать, один из самых страшных дней всей моей жизни… Пришли Юлий, Коля (Н. А. Пушешников. – А. Б.). Вломились молодые солдаты с винтовками в наш вестибюль – требовать оружие».

Отсиживанье в квартире-крепости кончилось, Бунин «ходил по переулкам возле Арбата. Разбитые стекла и т. д.».

Об этих беспокойных и нелегких днях Бунин писал в стихах:

Москва 1919 года

Темень, холод, предрассветный

Ранний час.

Храм невзрачный, неприметный,

В узких окнах точки желтых глаз.

Опустела, оскудела паперть,

В храме тоже пустота,

Черная престол покрыла скатерь,

За завесой царские врата.

В храме стены потом плачут,

Тусклы ризы алтарей.

Нищие в лохмотьях руки прячут,

Робко жмутся у дверей.

Темень, холод, буйных галок

Ранний крик.

Снежный город древен, мрачен, жалок,

Нищ и дик.

12.IX.19 [3]

Запись в дневнике: «21 ноября 12 часов ночи. Сижу один, слегка пьян. Вино возвращает мне смелость, муть сладкую сна жизни, чувственность – ощущение запахов и проч. – это не так просто, в этом какая-то