своего императора, — битком, казалось, что он вот-вот может рухнуть под тяжестью многочисленных тел. В некоторых местах на улицах были возведены специальные смотровые площадки для привилегированных приглашенных. Торжественную процессию открывал отряд Императорской Конной гвардии. В касках, блестящих кирасах, — все они казались большими золотыми пешками на мозаичной шахматной доске, положенной прямо на землю.
За ними ехали казаки в длинных накидках фиолетового или темно-красного цвета, за ними — московская знать, важные сановники, высокие гражданские и военные чины в своих блестящих сюртуках и мундирах, с яркими шарфами, разукрашенных золотыми ленточками, медалями и орденами на груди, в которых поблескивали на солнце драгоценные камни. Далее за ними шли придворный военный оркестр царя, императорские егеря и придворные лакеи императорского дома в париках на французский манер, в красных, по колено, панталонах и белых шелковых чулках.
Медленно в золоченых каретах продвигались обе императрицы, великие княгини, великие князья со своей свитой на конях. Карета императрицы-матери ехала впереди второй, в которой сидела еще не коронованная молодая императрица. На голове Марии Федоровны поблескивала маленькая корона из бриллиантов.
Она в эту минуту, вероятно, не без горечи вспоминала о том, как сама тринадцать лет назад принимала участие в собственном короновании, и тогда вот такой же пышный кортеж медленно ехал к Кремлю. Она потребовала, чтобы ее карета ехала впереди кареты невестки, — ведь она еще не коронована, и церемониймейстер удовлетворил ее каприз.
Николай ехал перед ней на белом коне в мундире полковника Преображенского полка. Когда проезжала карета Марии Федоровны, толпа устраивала ей шумные овации. Она сидела в карете одна, с сосредоточенным, строгим лицом, и лишь вяло приветствовала рукой свой народ, купаясь в последних лучах своей уходящей славы.
Ее великолепную карету, на которой когда-то ездила дочь Петра Великого Елизавета, по такому случаю вновь позолотили. На ней установили императорскую корону, а рамы, стекло и ручки кареты были украшены россыпью бриллиантов.
Вдовствующая императрица, наконец, сняла свой годичный траур, и теперь на ней было роскошное белое платье, несколько жемчужных ожерелий подчеркивали белизну ее шеи.
Часто она подносила носовой платочек к глазам, чтобы скрыть охватившие ее эмоции.
Кортеж продолжал медленно двигаться вперед, а народ ликовал, устраивая невообразимый шум. Очень красивая Александра без короны и без головного убора, сидела, словно застыв, за стеклами окон своей кареты. На ней тоже было белоснежное платье, расшитое драгоценными камнями. Вдруг кортеж остановился, подъехав к чудодейственной иконе Иверской Божьей Матери. Обе императрицы вышли изсвоих карет, чтобы смиренно, как и простые нищие, поцеловать ее.
Тогда и произошел один памятный инцидент. Как только Мария Федоровна вступила с лесенки на землю, как только толпа увидела ее миниатюрный силуэт, направлявшийся к иконе Пресвятой Девы, то все разразились оглушительными рукоплесканиями. Овации становились все сильнее, все напряженнее, так что из-за этого шума там больше ничего не было слышно. Так Москва выражала свой пылкий восторг этой женщине, которую каждый в толпе считал своей Матерью.
Вдовствующая императрица не могла больше сдерживать своих чувств. Крупные слезы катились у нее по щекам, и она ничего не могла с ними поделать.
Тринадцать лет назад она ехала вот по этой дороге в той же карете, чтобы получить из рук Александра III корону Петра Великого и Екатерины II. А сегодня она ехала только за тем, чтобы посмотреть, как ее, эту корону, будут передавать другой, которую она так не любила. Какое трудное испытание для такой самовлюбленной, как она, женщины, ее доминирующего надо всеми шарма и ее громадной популярности!
И вдруг, словно кто-то с небес послал свой приказ, — этот громкий, оглушительный поток славословий в ее адрес прервался, наступила полная тишина. Что такое? Что произошло? Оказывается, приближалась другая карета, без императорской короны на крыше, ибо та, кто сидела внутри, не имела пока на нее никакого права. Александра собиралась тоже поклониться знаменитой иконе. Губы у нее были плотно сжаты, глаза покраснели, сердце колотилось в груди. Сколько она ни старалась, но она не могла улыбнуться народу, хотя ей так этого хотелось.
Все в толпе молчали, словно лишившись дара речи, когда новая императрица медленно выйдя из кареты, подошла к святой иконе и запечатлела на ней свой проникновенный поцелуй. Никто в толпе не выдавал своих чувств. Никакого намека на поклонение Ее величеству, лишь холодная, жестокая враждебность. Товарищ моего отца, который давным-давно умер, прошептал на ухо стоявшей рядом княгине Радзивилл:
— Боже, как все это странно! Ведь императрица едет на свое коронование, а кажется, что, напротив, она начинает свой путь на голгофу…
У въезда в Кремль, у Никольских ворот, государей встречал городской голова. По православному русскому обычаю он преподнес им хлеб и соль, а на серебряном подносике — ключи от города. Александру с утра мучила острая головная боль. Утром ее парикмахер, примеряя на ее голове корону, прикрепил ее к волосам длинной бриллиантовой заколкой. Но по его неосторожности, он вонзил слишком глубоко ее в волосы императрицы, и та даже вскрикнула от боли. Правда, она вскоре прошла, так что ни у Николая, наблюдавшего за этой утренней ее церемонией, ни у фрейлин, ни у близкого окружения не возникло ни малейшей тревоги.
В Кремле слуги расстелили малиновый бархатный ковер на ступенях знаменитого Красного крыльца, ведущего к Успенскому собору, где должна была состояться торжественная церемония.
Во главе процессии, спускавшейся с Красного крыльца, шествовала целая толпа священников в золотых ризах. Мария Федоровна шла сразу за ними в расшитом бриллиантами белом платье из бархата, длинный шлейф которого несли двое слуг. Наконец на самой высокой ступени Красного крыльца появились Николай с Александрой. Они возвышались над волнующейся толпой.
Коронационная церемония длилась целых пять часов. По русской традиции царь должен короновать себя сам. Он принимает корону из рук митрополита и возлагает ее на себя. Для своей коронации Николай предполагал использовать в качестве короны шапку Мономаха с золотой филигранью, которой насчитывается восемьсот лет. Это была довольно непритязательная корона, которую, как предполагалось, водрузил себе на голову Владимир Мономах, правивший Киевской Русью в XII веке, к тому же очень легкая по сравнению с другими; она весила всего каких-то два фунта (698 г). Но «железный церемониал этого не допустил, и Николай был вынужден надеть на голову другую, сделанную для Екатерины Великой в 1762 году по случаю ее коронования, — она была ужасно тяжелой и весила три килограмма шестьсот граммов.
Так что императору пришлось подчиниться вековым обычаям своей империи! Он был вынужден выдерживать ее вес на голове целых два часа, после чего, со всей осторожностью, сняв с головы, водрузил ее на голову Александры.
Можно себе представить, как разрывалась голова у Александры во время этой долгой болезненной церемонии.
Императрица-мать подошла к теперь уже коронованной императорской чете, и поочередно обняла сына и невестку. Александра, несмотря на все испытания, писала одной из своих сестер, что несмотря на продолжительную церемонию, она почти не чувствовала усталости, этому препятствовали переживаемые ею сильнейшие эмоции. Она теперь навсегда прошалась с маленькой девочкой из Дармштадта и становилась не только императрицей, но и государыней-матушкой, матерью всего народа русского.
Установившаяся в соборе благоговейная, почти мистическая тишина вдруг была прервана грохотом колоколов на колокольне Ивана Великого, и с ним смешались залпы орудий и громкие крики толпы.
Николай и Александра, совершив вековой обряд коронования Романовых медленно покидали собор, чтобы пройти по установленному традицией маршруту, — посетить все Кремлевские церкви и поклониться хранившимся в них святым реликвиям.
Потом императорская чета вышла из Кремля на Красную площадь, где их приветствовала неистовая толпа.
Позже, с наступлением ночи, для знатных гостей был устроен коронационный банкет.
