Милостью Божией, Мы, Николай II, император всей России, царь Польши, великий князь Финляндии и прочее… доводит до сведения своих подданных следующее:
В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу было угодно ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны до победоносного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственною думою, приняли Мы за благо отречься от престола Российского и сложить с Себя верховную власть.
Не желая расстаться с любимым сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше брату Нашему, великому князю Михаилу Александровичу и благословляем Его на вступление на престол государства Российского. Заповедуем брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению святого долга перед ним, повиновению царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь Ему, вместе с представителями народа, вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы.
Да поможет Господь Бог России.
Николай.
Псков, 2 (15 — по новому стилю) марта.
15 час. 3 мин. 1917 года».
Николай весь этот ужасный день сохранял невозмутимое, полное спокойствие. 16 марта, в час дня, после тридцатичасовой стоянки, императорский поезд в полной тишине отошел от платформы, направляясь в Могилев, где Николай хотел попрощаться с армией. Он был удовлетворен своим полным самоотречением. В своем вагоне он лег спать и проснулся уже после Западной Двины. Этот продолжительный сон благотворно сказался на нем, казалось, бывший царь помолодел, хотя лицо его было по-прежнему залито смертельной бледностью.
Николай все время думал об Александре. Наконец он скоро ее увидит! Он упрекал себя за эгоизм, хотя, конечно, мысль о том, что каждую минуту его солдаты гибнут под германскими пулями, не покидала его.
Но заговор военных, политика, проводимая членами его семьи, теперь задвинули его на задний план. Разве в таком случае он не имел права думать о своей личной жизни, жизни мужчины, мужа, возлюбленного? Нежные руки Александры, словно пуховой воротник, обнимали его за шею, и в этих ее объятиях он так нуждался! Она умела его утешать, облегчать его угрызения совести, соединяться с ним в молитвах перед святыми образами, каяться, а без покаяния нельзя оправдать ничью жизнь.
Он вновь видел перед собой Ливадию, цветастое море, оливковые деревца, виноградники, а вдалеке, в горах, стада овец с пастухами.
Наконец, ему представлен бессрочный отпуск, и он сможет заниматься своим любимым делом, чуть ли не ставшим для него манией, — сажать цветы и наблюдать за тем, как они всходят, как лопаются их зеленые бутоны.
На перроне в Могилеве его встречали все члены его штаба в полном составе с военным оркестром. В последний раз ему отдавали воинские почести. Он застыл, словно статуя.
Он выражал такое же притворное равнодушие и понимал, что столько же притворства в соболезнованиях его первых помощников. И, сгоняя с губ ироничную улыбку, он вдруг подумал:
— Я был создан для того, чтобы стать садовником. Мне было бы гораздо лучше возделывать мой сад…
XXIV
Все эти полные драматизма дни Александра оставалась в полном одиночестве с больными детьми на руках во дворце в Царском Селе. Царь прислал ей телеграмму, в которой сообщал, что скоро приедет. Она была датирована 13 марта, 15 час. И передана из Вязьмы. Больше никаких известий…
Императрица сохраняла спокойствие, словно надела кирасу мужества. Она видела, как постепенно пустеет дворец. Где же все министры, все большие военачальники, государственные мужи? Где они?
Из Петрограда, до которого рукой подать, поступало очень мало новостей. Все очень и очень тревожные. Город фактически в осаде восставших. Может они и остановили в пути императорский поезд? Александра все время задавала себе вопросы, думала, сохраняя самообладание, о возможном выходе из положения. Но сейчас ее заботило только одно — уход за детьми. Корью заболели все четверо. Только одной Марии становилось немного лучше.
Все телеграммы, которые она посылала Николаю, возвращались. Телеграф не работал. Александровский дворец был словно в осаде. Все дороги были перерезаны.
Ей сообщили, что возбужденная толпа из трехсот тысяч человек приближается к дворцу. Ее две конфидентки Анна Вырубова и Лили Ден начинали трусить. Александра умоляла их взять себя в руки. Она говорила им:
— Нечего бояться. Все в руках Божиих. Как только приедет император, все образуется! В девять часов по телефону сообщили, что мятежники движутся ко дворцу. Очень скоро был обстрелян караул, всего в пятистах метрах от дворца. Винтовочные выстрелы слышались все ближе. Из окна императрица увидела командира дворцового гарнизона генерала Ресина, который стоял посередине двора среди своих подчиненных. И вдруг без всяких колебаний, даже не осознавая, какая опасность ей грозила, она, накинув на плечи меховое манто на свое черное платье сестры милосердия, выбежала из дома.
Куда же она? За ней бросилась единственная выздоравливавшая из дочерей, семнадцатилетняя великая княжна Мария. Не мог не последовать за своей императрицей и граф Бенкендорф. Александра в этой морозной ночи шла к солдатам, чтобы лично обратиться к ним.
Ее верная подруга баронесса Буксгевден наблюдала за ними из окна. Войска находились в боевой готовности. Первая шеренга стояла, опустив одно колено на снег, за ней стояли другие, держа оружие наперевес на случай отражения внезапной атаки. Императрица и ее дочь переходила от одной шеренги к другой, она говорила им, что полностью доверяет им, что надеется на их защиту больного цесаревича.
— Я его мать. Жизнь его — в ваших руках, Вы все в какой- то мере мои сыновья. И нам нужны вы, чтобы его защитить…
Престарелый граф Бенкендорф только удивлялся, — откуда у императрицы столько сил, чтобы быть такой решительной, трезвомыслящей, совладать со своими нервами. Она даже предложила нескольким гвардейцам зайти во дворец, погреться, выпить горячего чая, чтобы хоть на некоторое время, побыть в тепле, позабыть о трескучем морозе на улице.
У опрометчивой великой княгини Марии, которая выскочила из дворца на мороз в легком пальтишке, произошел обморок. Ее принесли во дворце, ее осмотрел медик и тут же поставил диагноз — воспаление легких…
На следующий день никаких известий от ее мужа так и не поступило, но к своему громадному разочарованию, Александра узнала, что войска покинули дворец, дезертировали. Их командир, великий князь Кирилл Владимирович, отозвал их.
Из окна императрица видела еще тех, кто остались. На рукавах их шинелей была белая повязка. Это был знак перемирия между охраной дворца и революционными войсками, находившимися в Царском Селе. Условия перемирия были таковы: если на обороняющихся не станут нападать, то и верные государыне войска не выступят против бунтовщиков в Царском Селе.
Громадный дворец, в котором царская семья провела столько счастливых дней, теперь находился в жалком состоянии. Не было воды, электричества… Александра, у которой отказывали ноги от все усиливающихся болей в пояснице, не могла подниматься по лестнице из своих апартаментов на второй
