способствовать плодотворному мышлению генерала. В любом случае, Гамильтон еще до начала сражения решил не вмешиваться в ход боев до тех пор, пока его не попросят, — свою тактическую власть он передал двоим командирам корпусов, Хантер-Вестону над британцами на фронте мыса Хеллес и Бёдвуду над АНЗАК на Габа-Тепе. Поскольку оба эти офицера также оставались в море в течение всех важнейших часов дня, у них тоже не было точной информации. Сигнальные устройства на берегу стали выходить из строя после первого же боевого контакта с врагом, и очень скоро каждое подразделение было предоставлено само себе. Поэтому ни один из старших командиров не имел ясной картины сражения, а батальоны, отделенные лишь одной-двумя милями от главного фронта, могли с таким же успехом воевать на луне при таком управлении их действиями.
В ряде случаев Гамильтон мог ввести в дело подвижный резерв и существенно изменить ход сражения, но этого он, не имея согласия своих подчиненных, так и не сделал. Подчиненные же, которые были почти в том же неведении, что и он сам, никак не могли ни поддержать, ни опровергнуть что-либо. И так весь день главнокомандующий курсировал вверх и вниз вдоль берега на своем громадном линкоре. Он колебался, он беседовал с самим собой, он ждал, и только поздно ночью неожиданно и мужественно он вмешивается в события со своим смелым решением.
Действия Лимана фон Сандерса 25 апреля были более понятными, но едва ли более вдохновенными. Он находился у себя в штабе в городе Галлиполи, когда в 5.00 его разбудили с новостью, что союзники высадились. Вокруг него, как он вспоминает, было много побледневших лиц, пока поступали донесения. Первое из донесений поступило из бухты Безика, к югу от Кум-Кале в Азии: эскадра вражеских кораблей приближается к берегу с очевидным намерением высадить на берег войска. За этим вскоре последовала новость о действительной высадке французов в Кум-Кале и о тяжелых боях на полуострове возле мыса Хеллес и у Габа-Тепе. А еще другая часть союзного флота подплыла к заливу Сарос и открыла огонь по окопам на Булаире. Какой же из этих пяти ударов был главным?
Лиман рассудил, что таким должен быть десант на Булаир. Это было место, где по нему можно было бы нанести серьезный удар, и он считал, что должен защищаться там, пока не выяснит точнее, куда повернет ход сражения. Приказав седьмой дивизии идти на север из Галлиполи (то есть в сторону от главного сражения), он сам вместе с двумя адъютантами поскакал к перешейку полуострова. Утреннее солнце еще было низко над горизонтом, он взял на себя командование на возвышенности возле гробницы Сулеймана Великолепного и стал рассматривать залив Сарос внизу под собой. Там он увидел двадцать боевых кораблей союзников, обстреливающих побережье всеми бортовыми орудиями, и снаряды турецких батарей, рвущиеся между кораблями. Было невозможно оценить, сколько солдат враг бросил в атаку, потому что на палубах кораблей были настланы ветки деревьев, мешающие внешнему обзору, но уже опускали на воду лодки, полные людей. Они шли к берегу, пока не сгустился над ними огонь турецких пулеметов. Тут они повернули и отошли из зоны огня, как будто ожидая подкреплений перед новой атакой.
Лиман изучал район боев, когда Эссад-паша, один из его турецких командиров корпусов, принес новость о том, что войска на оконечности полуострова, примерно в 40 милях на юго-запад отсюда, находятся в тяжелом положении и просят срочно подкреплений. Эссад-паше было приказано немедленно отправиться морем к Нэрроуз и принять на себя командование. Но сам Лиман задержался на Булаире. Даже когда в конце дня Эссад сообщил из Майдоса, что сражение на юге дошло до критической точки, Лиман все еще не мог поверить, что высадки возле Габа-Тепе и на мысе Хеллес были не чем иным, как отвлекающим маневром. Однако он послал морем пять батальонов из Галлиполи в Нэрроуз, пока сам оставался позади них на севере со своим штабом.
Той ночью огонь вражеских кораблей затих, и, когда утром не последовало никаких действий, Лиман был наконец убежден, что настоящая битва разыграется на самом полуострове. И тут он принял главное решение: остаткам двух дивизий на Булаире было приказано двигаться на юг, а сам он помчался к Мал- Тепе, возле Нэрроуз, чтобы там взять на себя командование.
Таким образом, в начальную фазу боев обе стороны сражались в отсутствие своих главнокомандующих, каждый отступил от своего плана и предоставил солдатам самим разбираться в их страшной стычке на берегу.
Поведение турок стало другой стороной загадки. Действительно, они защищали свою землю от нового христианского вторжения с Запада. У них была своя вера, а их муллы были вместе с ними в траншеях, вдохновляя их на борьбу во имя Аллаха и Магомета. Многие недели они готовились к этому дню, отдыхали и готовились. Но когда все это уже произнесено, все равно трудно понять их esprit de corps[10]. Дело в том, что в большинстве своем это были неграмотные призывники из села, и они сражались просто потому, что им было приказано сражаться. Многим из них не платили жалованья месяцами, их плохо кормили, и за ними плохо присматривали во всех отношениях, а дисциплина была суровой.
Можно было бы подумать, что всего этого было бы достаточно, чтобы сломить их дух, когда на них с моря обрушились ужасающие залпы корабельных орудий. И все равно, за одним-двумя исключениями, турки в тот день сражались с фантастической храбростью, и, хотя везде у противника было преимущество в артиллерии и численности войск, стойкость их не покидала. Их нельзя никак назвать недисциплинированными в бою, они были хладнокровными и очень искусными.
Также нелегко объяснить поведение солдат союзников. Наверняка они были проникнуты духом экспедиции, они были молоды и, следовательно, верили, что способны на что-то. И все же совсем немногие из контингента Гамильтона ранее бывали под огнем или когда-либо вообще убивали человека либо видели рядом с собой смерть. Гардемарины, которые вели лодки к берегу, были чуть старше детей, и даже профессиональные французские и британские солдаты имели мало понятия о сути современного боя, не говоря уже о такой необычной и опасной операции, как эта. Что касается австралийцев и новозеландцев, то у них даже не было традиций, на которые можно ориентироваться, потому что в прошлом их стран не было войн вообще. У них не было ближайших предков, на кого можно было бы равняться, — тут просто был вопрос доказательства самим себе своей ценности, зарождения традиции здесь и с этого момента.
Неизвестность, этот настоящий разрушитель мужества, давила на союзников сильнее, чем на турок, ибо эти молодые люди были вдалеке от своего дома, у большинства из них жизнь была куда более обеспеченной, чем у анатолийского крестьянина. А сейчас в этом первом военном опыте им приходится вставать во весь рост и подвергаться опасности, пока турки остаются в своих безопасных и обжитых траншеях. Все перед солдатами союзников было незнакомым: и мрачное море, и поджидающий враг, сам берег и все, что за ним. И наверное, их не очень воодушевило воззвание, с которым генерал Хантер-Вестон обратился 29-й дивизии, который заявил, что «надо ожидать, что много людей погибнет от ружейного огня, снарядов, мин, а также утонет». Но все это уже без разницы.
Дикое возбуждение, казалось, овладело всеми. Австралийцы бросились к берегу с кличем «Имши Ялла!» — фразой, которую они подхватили в более беззаботные дни в Каире. Шестнадцатилетний британский гардемарин, стоявший во весь рост у руля, выбросил свою лодку на песок, выкрикивая какие-то фразы из футбольного лексикона, а те десантники, что еще были живы, последовали за ним на берег. Французский доктор, оперировавший в ужасной кровавой мешанине, сделал в своем дневнике такую запись: «У меня грандиозные санитары-носильщики».
Возможно, они были отличными, потому что почти каждый в тот день проявлял нечеловеческую беспечность лично к себе и самоотверженность. Только на одном участке в течение нескольких часов высадки было присвоено пять Крестов Виктории.
И еще одна награда[11] была дана капитану второго ранга Бернару Фрейбергу в обстоятельствах, которые, хотя и нетипичные для боя, сполна раскрывают мужество воинов. Фрейберг, который был в группе людей, похоронивших Руперта Брука на Скиросе два дня назад, прибыл на север вместе с королевской морской дивизией и, участвуя в отвлекающей высадке, которая своим успехом задержала Лимана фон Сандерса на Булаире, он был выбран, чтобы вести лодку с солдатами к берегу в темноте. Однако в последний момент он заявил, что было бы неразумно рисковать жизнями целой группы, когда одного человека будет достаточно. И соответственно, направился к земле на морском катере, а когда лодка была все еще в двух милях от берега, он разделся и бросился в ледяную воду и доплыл до берега. На своей спине он доставил на берег водонепроницаемый брезентовый мешок, в котором были три осветительные ракеты, пять кальциевых ламп, нож, сигнальный фонарь и револьвер. Достигнув берега через полтора часа тяжелого плавания, он зажег свою первую ракету, а потом, войдя в воду, проплыл еще
