было приказано ни более ни менее чем одним ударом уничтожить весь плацдарм АНЗАК. Предполагалось, что к ночи будет убит, взят в плен или выброшен последний солдат доминиона и что вся турецкая армия тогда сможет развернуться на юг, чтобы там, на мысе Хеллес, разобраться с остатками войск Гамильтона.
К этому времени численность австралийского и новозеландского корпуса уменьшилась до 10 000 солдат, и только по чистому везению бригаду, которую отправляли на мыс Хеллес в начале месяца, перед самым началом боев вернули Бёдвуду. Этим самым общее число воинов под его командой возросло до 17 000 человек, из которых 12 500 были пригодны для боев на передовой линии. Таким образом, численное соотношение между противниками составляло три к одному.
На этот день позиции АНЗАК уже были четко определены: это был треугольник по форме с основанием в полторы мили, опирающимся на море, его вершина находилась на склонах Сари-Баира примерно в тысяче метров от берега. Чтобы избежать огня британского флота, турки копали свои траншеи почти вплотную с окопами АНЗАК, а в некоторых местах противников разделяло не более чем десять метров. Ситуация на передовых постах Куинн и Куртней в центре линии фронта вообще была фантастической, прямо позади австралийских окопов (которые и днем и ночью были набиты солдатами) крутой склон спускался прямо в овраг, и туркам было достаточно продвинуться вперед на пять метров, чтобы вбить клин через весь плацдарм до моря. Но этого им никак не удавалось сделать, хотя в течение первой половины мая они неоднократно атаковали австралийские позиции. И в том и в другом месте ничейная земля была не больше маленькой комнаты, и туркам не составляло никакого труда бросать ручные гранаты в окопы АНЗАК. Единственной надежной защитой против этого было ловко бросить эту гранату назад до того, как она взорвется. Кроме немногих консервных банок, которые начинялись взрывчаткой в самодельной мастерской на берегу, у австралийцев не было своего такого оружия. Ни на мгновение нельзя было выставлять наружу малейшую часть своего тела, чтобы ее не поразило пулей. Даже перископ, на мгновение высунувшийся над бруствером, тут же будет разбит. На плацдарме царило крайнее напряжение, не было ни часа, чтобы не ожидался или не состоялся налет, ни минуты, чтобы не рвались в окопах снаряды или над головами не свистели пули. Солдаты как-то ухитрялись спать среди этой какофонии редкие часы дня и ночи, но никогда не удавалось нормально отдохнуть. Никто не чувствовал себя в безопасности. 14 мая был смертельно ранен генерал Бриджес, командир австралийской дивизии, а на следующий день пулей оторвало клок волос с головы Бёдвуда в тот момент, когда он смотрел в трубу перископа. Рана оказалась инфицированной и причиняла большие страдания, но он продолжал командовать войсками.
Солдаты доминиона яро ненавидели турок. Большинство из них выросло в мире ясных и очевидных ценностей: драка есть драка, ты знаешь, кто твой враг, и ты бьешься с ним и выясняешь все честно и в открытую. И в этом духе они добровольно пошли служить в армию. Атака — это вроде быстрого, чувствительного удара в лицо, которым сбиваешь человека с ног. Война, по сути, была продолжением драки в баре, и в ней были элементы мятежа, уличных драк, мгновенной физической мести.
Но в Галлиполи не было ничего подобного. Со дня высадки солдаты едва ли видели врага, он скрывался на вышележащих высотах, он вел по ним снайперский огонь и застигал врасплох, он оставался на безопасном удалении со своими орудиями и взрывал над их головами шрапнель, и, казалось, не было эффективных средств для ответа.
После более чем трех недель в солдатах стало расти ощущение досады и беспомощности на их узком плацдарме. Развилась клаустрофобия, им казалось, что они пойманы в ловушку, и что-то несправедливое в такой драке, в которой им никак не выпадет шанс показать свое настоящее мужество и свою силу.
Помимо этого, на этом раннем этапе было и другое, возможно, более глубокое убеждение о чудовищности и нечеловечности турок. Мол, это жестокие и ужасные фанатики, способные на любое зло и скотство, — короче, существовало общепринятое мнение, созданное Байроном и эмоциями гладстоновской либеральной Англии. Турки были дикарями — но дикарями особо опасного и коварного вида. И поэтому австралийские и новозеландские солдаты воевали не с обычным человеком, а с монстром, созданным воображением и пропагандой, и они его ненавидели.
Несмотря на это, а может, даже из-за этого, солдатами на фронте владело чувство необычной жизнерадостности и воодушевления. Живя в постоянном соседстве со смертью, они расстались со всей мелочностью жизни, со всеми обычными тревогами и завистью жизни, и в них появилось почти мистическое отношение к крайней опасности, окружавшей их. Бой превратился в сложную и волнующую игру, которой они все были поглощены. Лишь отбывая на отдых в незаконченные укрытия в скалах, они вновь вспоминали о бедственности своего положения, однообразной пище, бесконечном физическом дискомфорте, невозможных жизненных ограничениях, когда фляга со свежей водой или купание в море являются роскошью на грани мечтаний.
Смерть уже стала привычным делом, и они часто говорили о ней полуироничным, пренебрежительным тоном. Так же как китайцы смеются над болью других, превратилось в шутку попасть во время купания в море под обстрел шрапнелью или когда кому-то, сидящему в уборной, оторвет голову. Должен был существовать какой-нибудь вид выражения, который бы помог освободить от иррациональности невыносимые условия их бытия, и что-то, чтобы снять напряжение от шока всего окружающего мира, а поскольку слезы не допускались, этот бессердечный, жестокий смех и стал выходом для чувств. Они не были фаталистами. Они считали, что высадка в Габа-Тепе — ошибка и что им придется за это платить своими жизнями, но они очень хотели жить, они хотели сражаться и надеялись и смутно верили, что в конечном итоге победят.
Этот высокий боевой дух, эти единство и цельность, созданные могучим наркотиком риска, не могли существовать под такой нагрузкой вечно, но определенно в их морали не было трещин, когда 18 мая солдаты узнали, что во вражеских окопах происходит что-то необычное.
На холмах перед ними установилась непередаваемая тишина. Впервые со дня высадки смолк ужасный грохот турецких гаубиц, и в течение нескольких минут не было слышно ни винтовочных, ни пулеметных выстрелов. В такой странной тишине прошла большая часть дня. Затем в пять часов вечера оглушительно загрохотала артиллерия, и обстрел продолжался примерно полчаса. По счастью, в этот день для уточнения позиций вражеских кораблей в проливе был поднят в воздух самолет морской авиации, и на обратном пути пилот сообщил, что видит огромное число солдат, сосредоточивающихся позади турецких окопов. Позже днем эта информация была подтверждена вторым пилотом, который также заметил вражеских солдат, переправляющихся на судах через пролив с азиатской стороны. Далее с линкора «Трайемф» поступил рапорт о том, что турецкие подкрепления движутся с мыса Хеллес на север на фронт АНЗАК. Узнав это, Бёдвуд послал распоряжение своим командирам дивизий с предупреждением о возможной атаке этой ночью, солдаты должны подняться по тревоге в 3.00 утра, что на полчаса раньше обычного времени.
Ночь была холодной и туманной, а когда в 23.35 зашла луна, по фронту не было слышно ни звука, кроме ударов волн о берег. Вдруг за пятнадцать минут до полуночи из турецких окопов разразилась такая винтовочная стрельба, какой еще не было до сих пор, и, пока она распространялась по всей линии фронта, командиры АНЗАК непрестанно звонили на передовые посты, спрашивая, атакуют ли их. Но за этим ничего не последовало, и грохот опять сменился затишьем. В 3.15 солдат разбудили, и все заняли свои места на площадках для стрельбы с примкнутыми штыками. Было по-прежнему холодно, и большинство надело шинели.
Прошло едва ли пять минут, как с передовых постов донеслись сигналы тревоги, и появилась группа турок, продвигавшихся по Проволочному оврагу в центре позиций. Не было слышно привычных звуков горнов, криков «Алла, Алла!», просто темные фигуры в полутьме и длинная линия штыков. Австралийцы открыли огонь со всех сторон лощины, и тут же зазвучали вражеские горны, и атака началась. Повсюду вдоль линии турки выпрыгивали из своих укрытий и, как черное облако, рвались вперед по разрытой снарядами земле.
В большинстве мест наступавший враг перед тем, как достичь окопов АНЗАК, должен был пересечь расстояние в 200—300 метров, а поскольку на это требовалось полминуты и больше, они оказывались совершенно беззащитными на открытой местности. Очень немногим из них удавалось прожить даже этот отрезок времени. В бою движение происходило как бы каскадами: как только одна шеренга солдат перескакивала через бруствер и погибала, тут же формировалась другая шеренга, появлялась в поле зрения и срезалась огнем. В течение первого часа происходило просто беспорядочное избиение, но потом австралийцы и новозеландцы придали систему своим действиям: когда появлялся турецкий офицер, они
