атаковать или оставаться на своих местах? Смогут ли они выстоять, если Болгария вступит в войну против союзников? Если это произойдет (а это весьма возможно сейчас, когда наступление на Сувле провалилось), Германия получит прямую связь с Турцией по железной дороге. На полуостров пойдут новые пушки, боеприпасы и, может быть, даже германские и болгарские войска. Где же подкрепления, с которыми можно будет дать отпор? И с подкреплениями или без них, как будет флот продолжать снабжение при бурном море?
Рядовые солдаты знали, что их судьбу решают в Лондоне и Париже, и бесконечно обсуждали эти вопросы в своих блиндажах. Но не поступало никаких четких новостей. И они просто ждали.
Гамильтон знал, что происходит в Лондоне, но это было такой тайной, такой сенсацией и так часто менялось с недели на неделю, что он даже не мог поделиться со своими командирами корпусов. В августе он признался Китченеру, что проиграл и не может продолжать войну, пока не получит подкреплений: ему требовалось еще 95 000 человек. Китченер в ответ заявил, что Галлиполи был дан шанс, и этот шанс упущен. Сейчас Военный кабинет вновь решил заняться Францией, и он согласился поддержать Жоффра в массовом наступлении на Западном фронте в сентябре. Будут задействованы семьдесят французских и британских дивизий, а это означает, что, кроме обычных замен, в данный момент для Галлиполи ничего больше сделать нельзя.
Затем 2 сентября на Имброс пришло сообщение о том, что все изменилось. Французы неожиданно и совсем непредсказуемо выступили с предложением послать в Дарданеллы новую армию под командованием генерала Саррайля. В Марселе на пароходы посадят четыре французские дивизии, которые присоединятся к двум уже находящимся на мысе Хеллес, и они совершат десант на азиатский берег. Взятые с мыса Хеллес две французские дивизии британское правительство заменит своими свежими войсками. Гамильтон не мог поверить своим глазам, читая телеграмму. «За двадцать четыре часа я превратился из банкрота в миллионера, — писал он. — От вращения колеса удачи у меня закружилась голова». Теперь-то они просто обязаны пробиться. Турки уже близки к нокауту, а новое наступление в Азии будет финалом. Он сам был готов пойти служить под началом Саррайля, если это поможет поддержать эту чудесную новость.
Назначение Саррайля было запутанным делом, уходящим корнями еще в «дело Дрейфуса». Радикал- социалист, антиклерикал Саррайль был освобожден Жоффром от командования под Верденом, но политически был достаточно крепок, чтобы заставить французское правительство подыскать ему другое назначение. И так он получил это новое независимое командование на Ближнем Востоке. Жоффр был не в состоянии блокировать это назначение, но мог задержать и ослабить, и этим он и занимался в то время, когда Гамильтон получил телеграмму. Тот настаивал, что четыре французские дивизии могут быть отправлены в Дарданеллы только после того, как завершится сентябрьское наступление на Западном фронте.
Гамильтон узнал эти новости 14 сентября. Теперь Китченер говорил ему, что самое раннее, когда смогут прибыть новые солдаты, — середина ноября. «Отложено! — гласит запись в дневнике Гамильтона. — Это слово звучит как погребальный звон». За этим последовало еще худшее.
В последнюю неделю сентября Болгария объявила мобилизацию, и было очевидно, что через несколько дней она двинется вместе с германцами и австрийцами на Сербию. Сербам можно было помочь лишь одним способом — атакой Болгарии через территорию Греции. Но теперь греческое правительство настояло на том, что в случае вступления Греции в войну войска союзников должны войти в Салоники. Времени было немного. Китченер и Жоффр договорились, что две дивизии — одна французская и одна британская — немедленно будут отправлены в Салоники из Галлиполи. Если потребуется, Гамильтон оставит Сувлу и ограничится плацдармами в секторе АНЗАК и на мысе Хеллес.
Этот удар обрушился на Имброс 26 сентября, и Гамильтон заставил себя воспринять его философски. В начале октября он пишет в дневнике: «На чей счет отнесет история беспомощное и безнадежное состояние, в котором мы оставлены — гниющими от болезней, а нам советуют не обращать внимания». Но он послушно отправил две дивизии в Салоники и перед отправкой снабдил их всем, чем мог.
Однако сейчас события подошли к своему кризису, когда было не столь важно: двумя дивизиями больше или меньше. Наступление Жоффра на западе завершилось провалом и потерей четверти миллиона человек. Потом 9 октября немцы и австрийцы обрушиваются на Белград, а на следующий день Болгария нападает на Сербию с востока. Союзные силы в Салониках слишком малы, слишком дезорганизованы и слишком далеки, чтобы что-либо предпринять, и могут лишь беспомощно наблюдать за происходящим. И тут еще один злой зигзаг судьбы: вывод двух дивизий из Галлиполи произвел на Грецию эффект, прямо противоположный ожидавшемуся. Видя, как армия Гамильтона урезается в численности, королю Константину тут же пришло в голову, что союзники собираются оставить Галлиполи.
Он сместил своего антигерманского премьер-министра Венизелоса и решил придерживаться нейтралитета, который если и не был активно враждебен к союзникам, то и не приносил пользы.
Во всем этом был лишь один луч надежды для Галлиполи. Кейс желал вновь атаковать Нэрроуз силами флота. Он отстаивал эту идею и после того, как августовские бои закончились неудачей, он защищал ее весь сентябрь и со своим новым союзником, главнокомандующим на Лемносе адмиралом Вемиссом, продвигал ее и в октябре. Де Робек по-прежнему был против, но разрешил Кейсу подготовить новый план и поставить на обсуждение перед группой старших в Дарданеллах адмиралов. И снова они оказались перед старой эмоциональной дилеммой. Они глубоко переживали потери, понесенные армией, они хотели атаковать, и опять им с трудом верилось, что в конце концов Адмиралтейство даст на это приказ. Но все еще не было ясно видно, как это сделать. В конечном итоге был найден компромисс: Кейсу надо ехать в Лондон и лично изложить проблему в Адмиралтействе и в Военном кабинете.
Но на данный момент это было частичным решением проблемы, одинокой струей против потока. После сентябрьского наступления Жоффр все еще удерживал четыре дивизии, предназначенные для Дарданелл, и чем дольше он их удерживал, тем больше французское мнение склонялось вообще к отказу от азиатского десанта. Видя, как Сербия терпит поражение, Салоники представлялись более важной стратегической точкой для нового наступления. И в Лондоне Ллойд Джордж и генеральный прокурор Карсон[27] вели открытую кампанию против Китченера, а вопрос был быстро сведен к простой альтернативе: Салоники или Галлиполи, на чем остановиться? Армия Гамильтона уже сократилась наполовину, а кампания застряла в тупике. Стоило ли тратить деньги на безнадежное дело?
11 октября Китченер был вынужден признать тяжесть этой проблемы. Он телеграфирует Гамильтону: «Каковы будут, по вашим оценкам, возможные потери, с которыми столкнутся наши войска, если будет решен вопрос об эвакуации полуострова Галлиполи и если ее провести самым организованным образом? Пока еще нет никакого решения об эвакуации, но мне кажется, что я должен знать ваше мнение».
Прочитав это, Гамильтон буквально взорвался: «Если они решатся на это, Дарданеллы станут местом самой кровавой трагедии в мире... Я к этому не хочу прикасаться». Неужели им непонятно, что турки измотаны, что союзные солдаты лучше себя чувствуют в холодную погоду, что в Галлиполи им нужна лишь поддержка и они прорвутся? А если в ходе эвакуации поднимется шторм? Он может причинить несчастье, схожее в истории лишь с тем, что пережили афиняне в Сиракузах.
Штаб на Имбросе был не самым лучшим местом для принятия взвешенных решений. Гамильтон мучительно страдал от дизентерии, а германские самолеты начали совершать налеты на остров. В тот же самый день целый колчан стрел просвистел рядом с головой генерала.
Но утром он отправил трезвый ответ. Он писал, что надо учесть потерю половины боевого состава и наличие всех орудий и складов. «Четверть от всего количества, возможно, уйдет спокойно, затем начнутся проблемы. Нам должно очень повезти, если потеряем меньше того, на что я рассчитываю. С другой стороны, имея неопытных солдат на Сувле и всех этих сенегальцев на Хеллесе, мы можем столкнуться с настоящей катастрофой».
Про себя Гамильтон верил, что потери будут меньше, чем 50 процентов — между 35 и 45, — но его персонал склонялся в сторону большей величины, и он ее принял, чтобы сделать свою оппозицию эвакуации абсолютно ясной. Но вопрос Китченера содержал нечто большее, чем оценка потерь при эвакуации: дело касалось пребывания Гамильтона на посту командующего.
Уже имелись намеки. 4 октября Китченер в личной телеграмме предупредил Гамильтона, что «есть поток неофициальных докладов с Галлиполи», яростно критикующих деятельность штаба на Имбросе. Не сделать ли кое-какие перемены? — спрашивал Китченер. Может, отправить Брайтуайта домой?
Гамильтон с возмущением отказался. Но теперь было ясно, что сам он и все на Имбросе оказались под
