V
Приготовив кровати, придворная дама вышла. Ей полагалось вернуться, когда принцесса и герцогиня отойдут ко сну, чтобы погасить и унести свечи, а утром вставить в канделябры новые.
Виктория смотрела, как она покидает комнату, решив про себя все-таки узнать ее имя. Принцесса молила все силы провидения, чтобы герцогиня не пробудилась; иначе непременно будет крик, шум, и герцогиня призовет своего личного секретаря и доверенное лицо, наблюдателя и конспиратора, глаза и уши, короче, своего проклятого сэра Джона Конроя.
Ее мать часто говорила, что без него она пропадет. По ее словам, сэр Джон был близким и преданным другом ее мужа, герцога Кентского — отца Виктории.
Виктория не помнила своего отца. Ей было всего восемь месяцев, когда во время великолепной охоты, устроенной герцогом в Сидмуте, он простудился, заболел воспалением легких и умер, оставив герцогиню с маленькой дочерью на руках и без единого пенни в кармане, так что им даже не на что было вернуться в Лондон. Именно тогда Конрой и предложил свои услуги, с благодарностью принятые герцогиней: она отчаянно нуждалась в средствах, она не говорила по-английски и остро переживала, что в этой чужой стране у нее не было союзников.
Как теперь ясно видела Виктория, все эти обстоятельства были на руку сэру Джону — тот спал и видел, как бы только возвыситься, чему мешало, однако, его недостаточно знатное происхождение; метил же он не иначе как на место, дававшее ему возможность встать рядом с троном — иметь влияние на того, кому предназначено занять королевский трон. Размышляя об этом сейчас, она поняла, что ей следовало бы поблагодарить судьбу за вовремя преподнесенный урок: теперь она знала коварство мужчин, которые рвутся к власти и ради этого используют других, манипулируют ими. В этом смысле она, можно сказать, прошла боевое крещение.
Словно вторя ее мыслям, комната на секунду озарилась сильной вспышкой молнии. Виктория глянула на мать в этом нереально ярком свете: та продолжала спать.
— Как же тебя угораздило так попасться? — пробормотала дочь.
О, при всей своей неприязни к нему, она не могла не признать, что от него действительно исходила некая сила, просто-таки аура надежности. Неприязнь совсем не мешала ей трезво оценивать и те качества в нем, которыми так восхищалась ее мать. Он был строен и изящен. Как бы сильно ни хотелось ей это отрицать, но… что правда, то правда. Он носил длинные волосы, не считаясь с модой; у него были четко очерченные скулы, на которые заглядывались многие придворные дамы, а его глаза временами могли становиться почти черными, и на дам это действовало безотказно.
И он знал, как правильно воспользоваться своими качествами. Порою Виктории казалось, будто только одной ей и дано было видеть его насквозь: обманчивая оболочка скрывала лживость и изворотливость, и натуру его определяла не
Что он и сделал.
Но, спрашивается, какова цель? Виктория. Смерть короля Георга III («Бедный дедушка, — подумалось ей, — он совсем выжил из ума, они говорили, что перед тем как умереть, он 58 часов говорил одни глупости!») сделала ее третьей в списке престолонаследников — после двух мужчин хотя и среднего возраста, но явно не обещавших произвести на свет наследника. Виктория, конечно, была еще мала. И если бы трон достался ей раньше, чем исполнилось восемнадцать лет, то пришлось бы устанавливать регентство, при котором полномочным правителем делалась герцогиня.
А кто был советником герцогини?
Кто стал бы «скрытой пружиной власти»?
Конечно, ее личный секретарь, надежный защитник ее юридических прав.
Конрой был способен манипулировать людьми. Поговаривали, что он достиг своего положения именно таким путем. Была тем не менее одна-единственная персона, которую ему никогда не удавалось очаровать, переиграть или как-либо подчинить своему влиянию. И этой персоной была принцесса Александрина Виктория.
Разумеется, он пытался, и не раз, но его способности, какими уж они там были (никто не спорит, что у него есть известное обаяние, если не сказать, харизма), не распространялись на обольщение детей. Он пытался повлиять на чувства юной Виктории весьма грубыми шутками и поддразниваниями, что не только не возымело нужного действия, но произвело обратный эффект. И вот она росла, а вместе с тем росло также и ее презрение к нему; завоевать доверие престолонаследницы ему так и не удалось, хотя он явно надеялся добиться этого, пока она будет впечатлительной юной девицей — еще не ведающей предназначенной ей судьбы.
Тот день наступил, когда ей было одиннадцать — когда баронесса Лезен положила лист с генеалогическим древом в одну из ее книг. Раскрыв его, она увидела, что после Георга IV и герцога Кларенса (который, конечно, станет королем Вильгельмом IV «и который, — подумалось ей теперь, — лежит сейчас в Виндзорском замке, безнадежно больной от сенной лихорадки») следующей значится она.
Она может стать королевой.
Виктории хорошо запомнился момент, когда ее внезапно охватило острое чувство долга (это следовало бы назвать ощущением
— Я буду хорошей, — сказала она баронессе Лезен, и никогда ни в какие свои слова она не вкладывала столько смысла, как тогда в эту фразу: «я постараюсь соответствовать», «я подойду для этого», «из меня получится хорошая королева»…
Однако, к ее великой досаде, это вдруг полученное новое знание ничего не изменило в монотонности ее каждодневной жизни. Еще более жесткой и невероятно скучной эту рутину делало строжайшее соблюдение персоналом пресловутой «кенсингтонской системы», горячим поборником которой был — кто же еще? — сэр Джон Конрой.
Ее правила предусматривали много ограничений: ей не дозволялось ходить по дворцу в одиночку — никогда и никуда, даже спускаться или подниматься по лестнице без сопровождающих лиц. Ночью ей надлежало спать в одной комнате с матерью, днем ее ни на минуту не оставляли без контроля и наблюдения; почти постоянно возле нее находилась герцогиня, присутствовавшая при всех разговорах — принцессе не разрешалось беседовать с кем-либо наедине, без третьих лиц.
Еще хуже, что ей не разрешалось играть с детьми ее возраста: вместо них ее окружали взрослые, и многие из них, как она теперь понимала, воспользовались правилами как предлогом для того, чтобы отдалить ее от реальной жизни. Оградить от влияний извне.
Внезапно в комнате стало чуть темнее; посмотрев в сторону камина, она заметила, что одна из пяти свечей, догорев, погасла. Может быть, позвать горничную, чтобы зажгла новую? Наверное, надо бы, но, с другой стороны, ей хватит и четырех, а если у них там проблемы с персоналом, то не стоит добавлять им лишних хлопот. «Нет, не буду», — решила она, и ее мысли вновь вернулись к Конрою.
Чем ближе становилась дата восемнадцатилетия Виктории, тем чаще он пытался заставить ее подписать документы, назначавшие его личным секретарем принцессы. Она отказывалась, снова и снова. Даже когда она болела и лежала с температурой, он попробовал воспользоваться ее состоянием — настаивал, чтобы она поставила свою подпись, однако тут вмешалась Лезен. Его выпроводили.
Позже, когда она уже стала совершеннолетней, имели место и другие попытки. Как могла мать допустить такое?
Почему?
