Сейчас ей как никогда подходило имя Карин, а ее прозвище «Кара Небесная» казалось очень далеким, словно из другой жизни.
– Я не хочу здесь оставаться, – сказала она.
– А мы здесь и не останемся, – сказал я. – Очень скоро мы отправимся в долгое плавание на мою историческую родину.
– Ты не понял. Я не хочу оставаться наедине с твоими опекунами, пока ты будешь в Хайгардене, – жалобно сказала она. – Я не знаю, как следует себя вести в таких ситуациях.
– Я вернусь очень быстро, – сказал я. – Если мы с Кларенсом отправимся в путь на рассвете, то к вечеру будем уже во дворце Людовика. Там мы с ним быстренько переговорим, и я буду здесь через сутки.
– Это целых двадцать четыре часа, – пожаловалась Карин. – Что я буду делать с этими людьми двадцать четыре часа?
– По-моему, впервые за все время нашего знакомства я вижу тебя испуганной.
– Иди ты к черту, Ринальдо. Я плохо нахожу контакт с людьми, а все возникающие конфликты привыкла решать с помощью меча. Вряд ли тебе понравится, если я зарежу кого-то из твоих домочадцев.
– Если это будет Мигель, я только спасибо тебе скажу.
– Ты его не любишь?
– С самого детства, – признался я. – Мигель заслуживает уважения, но теплых чувств я к нему не испытываю. Он только и делал, что всячески портил мне жизнь. Зато тебе наверняка понравится дон Диего.
– Может быть, мне просто сутки не выходить из своей комнаты?
– Это будет невежливо.
– И черт с ним. Меня никто не учил хорошим манерам.
Примерно две недели назад Карин перестала говорить, что у нашего союза нет будущего, и больше не упоминала о своем уходе. Наверное, она поняла, что я слишком упрям и никуда ее не отпущу.
Но и дальнейшие перспективы мы с ней пока не обсуждали. Честно говоря, эти самые перспективы пугали меня до чертиков, особенно в той их части, к которой Карин имела только косвенное отношение. Я никак не мог свыкнуться с мыслью, что скоро на мои плечи свалится ответственность за целый народ. Мне всегда казалось, короли должны быть чуть постарше.
– Чем выше ты забираешься по социальной лестнице, тем меньше значения придаешь таким вещам, как хорошие манеры, – сказал я. – Внезапно разбогатевшие и попавшие в высшее общество люди склонны придавать этикету слишком большое значение. В то время как они заучивают, какое мясо какой вилкой следует есть, представители старых дворянских родов бросают объедки на пол и говорят, что собаки все подберут.
– Что-то я не заметила, как сегодня за обедом кто-то бросал объедки на пол.
– Наверное, это потому, что у нас нет собак.
– А по-моему, ты просто морочишь мне голову, Ринальдо.
– Я же чародей, – сказал я. – Морочить людям головы – мое призвание. Может быть, ты перестанешь сидеть на подоконнике, и мы опробуем мою юношескую постель?
– Я ее уже опробовала. Она слишком мягкая. Наверное, ты был очень изнеженным юношей.
– Тяга к комфорту – это единственный мой порок, – провозгласил я.
– Снова врешь. А как же курение?
– Хорошо, тогда у меня всего два порока.
– Три.
– Какой же третий?
– Ты все время врешь.
– Это не порок, а благоприобретенная привычка. Люди, которые всегда и всем говорят правду, не могут похвастаться длительными сроками жизни.
– Если ты будешь продолжать врать мне, я лично откручу тебе голову.
– Я уже трепещу.
– Насколько я вижу, ты трепещешь отнюдь не от ужаса, – заметила она.
– Верно, я трепещу от вожделения. Прошу, не продолжай эту пытку и иди ко мне.
– Пожалуй, я помучаю тебя еще немного.
– О нет!
– Да. – Она хищно улыбнулась, но скинула ноги с подоконника и начала расстегивать блузку.
Этой ночью у нас все получилось.
Двадцать три с лишним года назад Исидро решил не опровергать сложившийся в Вестланде стереотип о могущественных волшебниках и приспособил самую высокую башню Гнезда Грифона под свою лабораторию. Большую часть помещения занимали стеллажи с книгами. Здесь были и совсем новые экземпляры, сошедшие с типографских станков гномов, но попадались и древние, написанные от руки гримуары со зловещими названиями, начертанными древними рунами на кожаных обложках. Исидро утверждал, что некоторые переплеты были сделаны из человеческой кожи. Когда я был маленьким, я верил этому утверждению и наотрез отказывался прикасаться к вызывающим подозрения томам.
