— Где ты нашел эту записку? — спросил у Афони учитель.
— К калитке была приклеена... Хлебом, — объяснил Афоня. — И другие записки были. В сарай подбрасывали, под дверь подсовывали. Вот батька и мечется. Злой стал, не подступись. Он из деревни уехать хочет... Куда глаза глядят. А мне, говорит, и учиться незачем... — Афоня тоскливо посмотрел на учебники, на тетради, потом взял из рук учителя записку.
— Оставь, — сказал Степа. — Надо ее Матвею Петровичу показать или Крючкину...
— Нет, нет! — испугался Афоня. — Батька никому не велел показывать. Еще хуже будет. Это я только вам... — Он сунул записку в сумку и умоляюще посмотрел на учителя: — Георгий Ильич, не ходите вы к батьке, не уговаривайте... Он и так как больной. За нами же следят.
— Ну-ну, Афанасий! Нельзя так... Будь посмелее! — Учитель потрепал мальчика по спине и обратился к ребятам: — О записке непременно сообщить надо. Видали, как враг-то орудует! Последние дни чует — вот и беснуется. Где пулю, где слушок пустит, где записку подбросит... Вот вам и урок обществоведения...
В сенях раздались шаги, дверь распахнулась, и Василий с женой вошли в избу.
— Вот все и обошлось! — усмехнулся Афонин отец, заметив, что ребята с учителем, обложившись тетрадями, сидят за столом. — Я дров нарубил, и вы, видать, делом занялись.
Катерина, высокая, сухая, в черном платке, поджав губы, недружелюбно оглядела школьников, Георгия Ильича и прошла за перегородку,к печке.
Учитель поднялся из-за стола.
— Не обессудьте, Георгий Ильич, — сказал Василий. — Поговорить нам не удалось... — Он покосился на перегородку, за которой жена ожесточенно гремела посудой, и, понизив голос, признался: — Занозистая задачка мне досталась... Голову ломаю, а решить не могу...
Ребята вышли вслед за учителем.
В сенях Степа замедлил шаги. Ему показалось, что он чего-то не доделал, не досказал. Он вдруг повернул обратно, вошел в избу и бросился к Афониному отцу:
— Дядя Вась! Если вы боитесь чего... Моему отцу тоже грозили... А он все равно смелый был. И вы не бойтесь! — Степа вытащил из кармана заветную заметку и сунул Василию в руку: — Почитайте вот... — и выбежал за дверь.
БЕГСТВО ВАСИЛИЯ
К концу недели Василий Хомутов исчез из деревни.
Случилось это, видимо, очень рано утром, когда в доме Хомутовых все еще спали.
Проснувшись, Катерина решила, что ее беспокойный муж ни свет ни заря уехал в лес за хворостом. Но, выйдя во двор, Катерина увидела на привязи у яслей заиндевелую лошадь, в переулке приметила запорошенные снегом сани, и сердце ее замерло.
Она вбежала в избу и растолкала Афоню:
— Сынок! Отец-то наш...
Афоня вскочил, как от крика: «Горим!»
И без того в последние дни Хомутовы жили тревожно, ночью просыпались от каждого стука, калитку в сенях, кроме того, что закрывали на засов, припирали еще тяжелым дубовым чураком.
Заметив встревоженное лицо матери, Афоня с деланной сонливостью зевнул:
— Он, должно, к Маркелу в Заречье пошел. Двери выторговывать для нового дома...
— В такую-то рань! — не поверила мать. — Еще черти на кулачки не сходились.
Все же они решили подождать отца до полудня.
Чтобы еще больше успокоить мать, Афоня даже отправился в школу. Но на первом же уроке выяснилось, что он положил в сумку не те учебники, какие были нужны, и забыл дома пенал с карандашами и ручкой. Учителям он отвечал невпопад и, не расслышав, о чем его спрашивали, просил повторить вопрос. На уроке обществоведения Афоня занял за партой Шуркино место — оно было у окна, — продышал в опушенном игольчатым инеем стекле круглый «глазок» и все время смотрел на улицу: дорога из Заречья проходила мимо школы.
— Может, тебя срочные дела ожидают? — спросил Афоню Матвей Петрович.
— Ага! — кивнул Афоня, посмотрел на учителя отсутствующим взглядом и вновь припал к «глазку».
Но отец не показывался. Афоня вспомнил, что тот еще на прошлой неделе разругался с Маркелом, который заломил за двери несусветную цену.
Тогда пришло на ум другое: подметные письма, записки с угрозами. Афоня вздрогнул и принялся торопливо собирать учебники.
Матвей Петрович вновь прервал урок.
— Дела, я вижу, не только срочные, но и весьма важные, — шутливо сказал он. — Тогда, сделай одолжение, иди!
— И то пойду! Нужно мне, — согласился Афоня и, провожаемый удивленными взглядами учителя и ребят, вышел из класса.
В перемену Матвей Петрович, отозвав Степу и Шурку в сторону, попросил их сходить к Хомутовым — не иначе, у них в доме что-то случилось.
Переглянувшись с Шуркой, Степа рассказал учителю о записке «доброжелателей», которую получил Афонин отец.
— Почему раньше мне не сказал? — рассердился Матвей Петрович. — Такие дни, а вы в молчанку играете...
— Так Афоня же просил... — сконфуженно признался Степа. — Он за отца боится.
Матвей Петрович попросил учителя математики позаниматься с ребятами вместо него и, пригласив Степу с Шуркой, отправился к Хомутовым.
Там уже билась в слезах Катерина. Ее утешали соседки, говоря, что Василий где-нибудь загулял и к ночи непременно притащится домой. Да и как не загулять от такой жизни, когда все кругом трещит, рушится, полно слухов и недомолвок!
За крыльцом Афоня прилаживал к валенкам широкие, с круто вздернутыми носами лыжи.
— Матвей Петрович, вы-то зачем? — удивился он, увидев учителя и ребят.
«А дела-то действительно серьезные», — подумал Матвей Петрович и спросил Афоню, где он думает разыскивать отца.
Мальчик поспешно наклонился и зачем-то стал развязывать ремешок на валенке.
— Не знаю... — глухо ответил он. — Метет в поле... Никаких следов не видно.
Вернувшись в школу, учитель вызвал с уроков еще четверых комсомольцев, и вскоре небольшой отряд лыжников вышел на поиски.
В поле посвистывала позёмка. Сыпучий сухой снег с шорохом скользил по возвышенным местам, курился в низинах, оседал острогранными сугробиками у каждой сухой былинки.
Лыжники заглянули в пустые, холодные овины, обшарили все овраги, прочесали по-зимнему убранные Замызганки, просмотрели заснеженную реку — нет ли где на ней свежей проруби или не затянутой льдом полыньи.
На другой день на поиски вышли Егор Рукавишников, Аграфена, Игнат Хорьков и еще несколько взрослых.
Но Василий Хомутов исчез бесследно.
Афоня почернел от горя, еле передвигал лыжи, и ребята запретили ему выезжать с ними на поиски.
Катерина бегала то к попу, то к гадалке, дома жгла лампадки и во весь голос причитала, что этот колхоз погубил ее мужа и сделал детей горемычными сиротами.
