— Остерегись!.. Завалить может! — удержал его Матвей Петрович.
И как раз кстати: в сенях что-то обрушилось — видимо, прогорели стропила, взметнулось облако крупных горящих искр, затем из калитки повалил густой, черный дым, и наконец языкатый огонь забушевал с новой силой.
Василий попятился.
Разматывая брезентовый рукав, к горящей избе подбежали пожарники. Игнат Хорьков, одетый в брезентовую куртку и в блестящей пожарной каске, надел на конец рукава медный брандспойт и нацелился на огонь.
Потом, обернувшись в сторону пруда, свирепо закричал: — Вода! Где вода? Качай живее!
Плоский рукав постепенно начал оживать. Он вздрогнул, округлился, и наконец вода с треском вырвалась из брандспойта и белой шипучей струей ударилась в пылающую стену.
Василию показалось, что Хорьков слишком далеко стоит от огня. Он вырвал у него из рук брандспойт и, подтянув пожарный рукав, почти вплотную подошел к горящей избе.
Подул ветер, пламя перебросилось на сруб нового дома — загорелась щепа, стружки, а вскоре занялись и смолистые стены.
В старой избе прогорел потолок, рухнула крыша, жаркое пламя охватило сухие бревна, и изба стала похожа на плавящуюся золотую коробку.
От нестерпимого жара Василий отпрянул назад, бестолково направляя струю воды то на один, то на другой угол избы.
Но огонь было уже не унять.
Егор Рукавишников отобрал у Хомутова брандспойт:
— Отойди, Василий! Без тебя управимся... Надо сруб спасать, а не это старье. — И он принялся сбивать пламя с нового сруба.
Потом передал брандспойт Хорькову, а сам, схватив багор, скомандовал:
— Багорники, за мной!
С криками: «Раз-два — взяли!» — мужики и парни зацепляли длинными баграми верхние пылающие бревна старой избы, вырывали их из гнезд и оттаскивали в сторону. Здесь мальчишки заливали бревна водой и забрасывали снегом. Бревна шипели, чадили, стреляли угольками. Работы хватало каждому. Матвей Петрович не отпускал от себя ребят.
Мальчишки то качали пожарный насос у пруда, то таскали от колодца ведрами воду, то тушили горящие бревна снегом. Они были мокрые, черные, пропахли дымом, брови у них были опалены.
— Ты не знаешь, как загорелось? — спросил Степа Шурку, столкнувшись с ним у колодца.
— Разное говорят... — неопределенно ответил Шурка.
Мальчишки вздохнули. Кто не знает, какая большая беда для хозяйства пожар! Теперь Хомутовым придется скитаться по чужим углам, собирать на погорелое место, залезать в долги, кланяться мужикам, чтобы помогли отстроиться заново. А ведь Василий и без того замучился с новым домом. Теперь, пожалуй, он и в артель не пойдет — не до того ему. Наконец пожар потушили. На месте старой избы осталась груда черно-красного кирпича, куча чадящих досок и бревен Да вытаявшая земля. Рядом высился потемневший от копоти сруб с мокрой обугленной стеной.
Над горизонтом забрезжил рассвет. Крикливая галочья стая все еще кружила над крышами домов.
Пожарники скатывали в круг брезентовый рукав, выталкивая из него воду. Мужики, поглядывая на пепелище, вытирали шапками опаленные лица.
Василий все еще бродил вокруг сгоревшей избы, зацеплял багром то кусок половицы, то обломок бревна и тащил в сторону.
— Хватит тебе! — остановил его Игнат Хорьков, отбирая багор. — Что сгорело, то сгорело.
Пошатываясь, к пепелищу подошла Катерина. Она перекрестилась в сторону церкви, обвела глазами мужиков.
— Вот и покарал господь, наказал за грехи... — забормотала она. — А все через ваш колхоз хваленый! Заманили Василия, опутали...
— Не убивайся, Катерина! — остановил ее Егор Рукавишников. — Что покарали — это верно. Только богу теперь не до нас. Тут другие божки орудуют — местные, деревенские... — И он обратился к Василию: — Ты лучше скажи, с чего пожар начался? Фонарь во дворе оставил или за лампой недоглядел?
— Какой там фонарь! — Василий вяло махнул рукой. — Пожар снаружи вспыхнул... В трех местах солому запалили.
— Погоди, погоди... — Пораженный услышанным, Хорьков даже снял шапку. — Подожгли, выходит? С умыслом? Нарочно?
Хомутов молча развел руками.
— Василий Силыч, вы про записочки расскажите, — шепнул ему Матвей Петрович.
Мужики обступили Хомутова.
— Это что ж, граждане! — озираясь по сторонам, зло заговорил Хорьков, когда Василий рассказал об угрозах «доброжелателей». — Вражина зубы показывает! Огнем нас пугает! Да мы кто? Овцы бессловесные? Тля капустная? — Он вдруг погрозил шапкой вдоль улицы. — Повымести их отсюда к бесовой матери, чтобы землю не поганили!
— Все корни им порубить! — подхватила Аграфена.
— Так оно и будет... теперь уж скоро, — вслух подумал Егор Рукавишников.
Мужики обернулись в сторону двухэтажного дома Никиты Еремина. За ним смутно проступала изба Шмелева.
Черные от гари и копоти лица мужиков были сумрачны, белки глаз сверкали, и Степе показалось, что мужики вот-вот тронутся вдоль деревни, поднимут богатеев на ноги, притащат их к пожарищу. Смотрите, мол, что натворили ваши подлые руки! И расправятся с ними так, как это бывает в деревне с ворами и конокрадами.
— Да помолчи ты! — прикрикнул Хорьков на Катерину, которая принялась уговаривать мужа поскорее, пока не случилось новой беды, выписаться из артели. — Никуда Василий не уйдет. Некуда ему больше податься... Так, что ли, Силыч?
Василий молчал.
— Где мы теперь жить будем? Где? В сарае, на улице? — Катерина обхватила за плечи подошедших Афоню с Никиткой и запричитала: — Отец у них чурбан бесчувственный, и им ничего не остается, как надеть котомки и пойти по деревням собирать на погорелое место!
— Да не вой ты, не вой! — замахал на нее руками Игнат. — Не пойдете вы по миру... Сообразим что-нибудь.
— Верно, Игнат, — поддержал его Рукавишников и, пошептавшись о чем-то с мужиками, подошел к Хомутову: — Уйми ты свою половину. А мы тебе вот что скажем, Василий. Здесь почти все артельщики. И вот наше слово: завтра же начнем тебе новый дом достраивать...
— Мне? Новый дом?! — опешил Василий.
— Как же иначе! У врагов расчет простой. Запугать одного, другого, посеять панику, артель развалить. Нет, нам теперь всем вместе надо держаться. Волк тогда и нахален, когда стадо в разброде...
— А пока строить будем, можешь у меня пожить, — сказал Игнат Хорьков.
Его поддержали другие артельщики — места у всех хватит. Женщины окружили Катерину и принялись уговаривать, чтобы она не очень убивалась — люди помогут.
Степа во все глаза смотрел на мужиков. Вот они какие! Значит, не только умеют горланить да ругаться.
— А ты к нам в интернат перебирайся, — шепнул он Афоне. — Вместе спать будем... Топчан у меня широкий.
Василий, тиская бороду, диковато озирался по сторонам. Потом снял шапку и низко поклонился мужикам!
— Спасибо, мир честной! Век не забуду!
