Ребята долго блуждали в серебристом лабиринте созвездий, сбивались с пути, возвращались к Большой Медведице и вновь отправлялись в поиски.
— Вижу, вижу! — первой закричала Маша. — Вон они, Стожары, семь маленьких звездочек. Андрей Иваныч всегда говорил: «Наша деревня счастливая, у нее имя звездное».
И, оторвав глаза от неба, ребята заговорили о войне, о Красной Армии, о том, может быть, уже недалеком дне, когда отцы и старшие братья вернутся в родные Стожары.
Глава 13. «ПЕРВОПРИЧИНА»
Катерина по-прежнему с нетерпением ждала писем от Егора. Всех, кто ехал в город, она просила непременно зайти на почту да построже разговаривать там со служащими — не иначе как теряют они солдатские письма.
— И чудная у тебя мать, Коншак, — как-то раз сказал Девяткин.
— Сам ты чудной! — вспылил Санька. — Не получай твоя мать писем столько времени, не только человека — птицу и ту попросишь: слетай, мол…
Опасаясь, как бы похоронная не попала случайно в руки матери, Санька носил ее постоянно при себе, в грудном кармане, и, ложась спать, всегда клал гимнастерку под подушку.
Уличные забавы и развлечения теперь мало занимали Саньку.
Ни звонкие удары лапты по мячу, ни клекающий стук деревянных рюх о городки, ни восторженный рев победившей команды — ничто, казалось, не могло вывести мальчика из оцепенения.
— Ну что ты, право, какой… — опечаленно упрекал товарища Тимка, когда тот, вопреки правилам, оставлял игру в самом ее разгаре или просто проходил мимо играющих.
И, желая отвлечь мысли Саньки в другую сторону, рассказывал, как они вчера чуть-чуть не обыграли в лапту партию Алеши Семушкина.
— Мы бы обязательно победили, да у нас на выручке Петька Девяткин стоял. А какой же у Петьки удар! Вот если бы ты был с нами…
Санька молча смотрел в сторону. Он понимал, что горя сейчас у всех очень много, но от этого ему было не легче.
Были, однако, минуты, когда печаль как будто оставляла Саньку. Дробный стук топоров и пофыркивание пил около строящихся изб, звон железа в кузнице, ржание коней на лугу заставляли его на время забывать о своей потере.
После школы Санька подолгу задерживался у кузницы или бежал на конюшню.
Помогал конюху Василисе Седельниковой распрягать лошадей после работы, потом взбирался на спину своего старого друга Муромца и гнал их в ночное.
Зная, что кони за день устали, Санька щадил их, и только перед самым табуном он не выдерживал и пускал в галоп.
И тогда ему казалось, что это не он, а отец со своим эскадроном летит по зеленому лугу, взмахивает клинком и рубит фашистов.
Седельникова сначала сердилась на Саньку:
— Ты мне, казак-наездник, всех коней запалишь!
Но, увидев, как мальчик уверенно, без страха подходит к лошадям, как хорошо знает их повадки, сменила гнев на милость:
— Просись-ка, Саня, в подручные ко мне. Младшим конюхом тебя поставлю. Трудодни буду начислять…
Набравшись смелости, Санька попросил мать отпустить его работать на конюшню.
— Опять за старое, — нахмурилась Катерина. — И не выдумывай! Покуда седьмой класс не кончишь, никуда тебя не пущу. Отец как наказывал? Худо будет — последнюю одежку продать, корову порешить, а тебя учить, что бы там ни было.
Санька задумался. Это верно. Отец часто твердил: «Ты, Саня, в сорочке родился. Теперь до второго пришествия учиться у меня будешь».
Он любил расспрашивать, какие заданы сыну уроки, заглядывал в тетради, вызывался решать задачки. «Это ничего, что мы в свое время таких не решали… я умом дойду».
Но, справившись с задачей, отец не спешил с подсказкой, а только лукаво ухмылялся:
«Думаешь, подскажу? Как бы не так! Сам попотей, на чужое да на готовенькое не зарься».
Особенно радовали отца стихи Пушкина, Кольцова, Некрасова, которые Санька заучивал наизусть. Егор радовался им, как добрым старым знакомым, и сам нередко вспоминал несколько строк:
«Вот, брат, каленым железом выжгло. Навек укоренилось».
Потом Санька не без гордости отметил, что отцу становится все труднее и труднее состязаться с ним в знаниях.
«Превышаешь ты меня, — соглашался отец. — Ну что ж, тянись, сынок, добирайся до высокой науки. Мы с матерью ничего не пожалеем».
Но зачем все это Саньке теперь, если отец больше не заглянет в его тетради, никогда не придет в школу поговорить с учителями!..
Матери Санька ослушаться не посмел — на конюшню не ушел, но от своих планов не отказался и без дела не сидел ни минуты.
Ловил рыбу, ходил в лес, обдирал с лип кору, которую потом замачивал в пруду, и плел из лыка веревки. С нетерпением ждал лета, когда можно будет собирать грибы, ягоды, ловить пчелиные рои. Бывают такие заблудшие пчелы: прилетят неизвестно откуда, сядут на дерево или на крышу избы — и тут только не зевай.
Потом нарезал у речки молодых ракитовых прутьев и принялся плести корзины и верши для рыбной ловли.
Одному работать было скучно, и он позвал Тимку Колечкина, Ваню Строкина.
Тимке тоже жилось нелегко. Два раза в неделю шагал он на почту за письмами, потом разносил их по колхозу. Хватало работы и дома. Тимка копал огород, вязал веники для козы, рубил хворост, кормил маленьких сестренок и по нескольку раз в день отводил в стадо рыжего теленка, который был так глуп, что через полчаса прибегал обратно и забивался в хлев.
Мальчишки частенько обижали малосильного, застенчивого Тимку, и он редко появлялся на улице.
Но с некоторых пор обидеть или обмануть доверчивого Тимку стало невозможно. Всегда за его спиной вырастал хмурый, взъерошенный Санька.
— Имей в виду! — говорил он многозначительно и, заложив руки за спину, вплотную подходил к Тимкиному обидчику.
И мальчики знали, что после таких слов Коншаку лучше не перечить.
А Санька все больше привязывался к тихому белоголовому Тимке, и все удивлялись этой странной дружбе.
После школы он приходил к Колечкиным, помогал Тимке по хозяйству, и мальчишки не раз видели, как Санька с Тимкой водили в стадо упирающегося теленка. Потом Санька принимался за уроки, а Тимка сидел рядом, заглядывал через плечо и вздыхал — так далеко он отстал от Саньки.
Корзины у Саньки и Тимки в первое время получались кособокие, неуклюжие, но колхозницы брали их охотно и расплачивались хлебом, картошкой, молоком.
