сказать, в тайном совете, суть наиважнейшие»; все эти дела исполняются служителями коллежской канцелярии которая есть «вечный государственный архив и всем старинным и прошедшим в государстве делам, поступкам, поведениям и взятым мерам вечное известие», отсюда следует, «что необходимо установить в ней <канцеляри КИД> вечный и основательный порядок».
По мнению Остермана, служители Коллегии должны быть «умными в делах уже обученными, и вследствие малолюдства их принуждены будут работать день и ночь, то необходимо им учинить хороший порядок и довольное пропитание». Вместе с тем служителей предлагалось освободить от постоев, так как они занимались секретными делами, ибо «излишняя компания дома к излишним разговорам часто ведет».
«Предложения» Остермана не были утверждены из-за смерти Петра I. Однако они изучались и использовались при составлении штатов на протяжении всего XVIII столетия.
Петр Великий отдавал должное уму и прозорливости барона Остерна, отмечал, что он лучше других министров знает истинную пользу Русского государства, и был для оного необходим.
Императрица Екатерина I, по восшествии на престол в 1725 году, пожаловала его государственным вице-канцлером и действительным тайным советником. С тех пор Остерман вступил в управление иностранными делами и оправдал впоследствии доброе мнение, которое имел о нем покойный император.
В послепетровскую эпоху Остерман превратился в одну из ключевых фигур российской политики. Его отличала фантастическая работоспособность; по отзывам современников, Остерман занимался делами и днем и ночью, и в будни и в праздники. В течение 15 лет он фактически руководил русской внешней политикой.
Благодаря Остерману в 1726 году Россия заключила союзный договор с Австрией, сохранивший свое значение на весь XVIII век, ибо в основе его согласно идее Остермана, была общность интересов по расчленений Польши, «укрощению» Пруссии и изгнанию турок из Европы.
Новая внешнеполитическая программа России была сформулиро! на Остерманом в июле — августе 1727 года и развита в письмах к Б.И. Баракину и А.Г. Головкину, русским уполномоченным на Суассонском конгрессе. Основные принципы ее таковы: «убежать от всего», что «могло бы в какое пространство ввести», то есть избегать любых военных столкновений; «освободиться добрым порядком» от имевшихся обязательств в отношении голштинского и мекленбургского дворов, а добившись этого — «возобновить прежнее согласие с дацким»; восстановить прежние дружеские отношения с Англией; короля прусского содержать на своей стороне, ибо, «хотя и вспоможения великого от него ожидать невозможно, однако ж для других соседов пригодится»; с Австрией «оставаться в союзе» для решения турецких и иранских дел, а с другими соседями «искать дружбу и союз». Эта примирительная программа постепенного сближения с Англией и Данией, дальнейшего укрепления русско-австрийске союза при ее реализации позволила бы России укрепить свои позиции в Балтике и в целом в Европе, а также приступить к решению «восточны» проблем.
Остермана ценили как профессионала, опытного и умного человека, но все равно в силу своего нрава, происхождения он оставался чужаком для русской знати, а потому особенно льнул к фаворитам и «сильнейшим» у подножия трона. Вначале его покровителем стал А.Д. Меншиков, влиятельный вельможа при дворе Екатерины I. Благодаря близости к нему Остерман получил важную должность воспитателя — обер-гофмейстера великого князя, а потом императора Петра II. Осенью 1727 года Остерман перешел на сторону враждебного Меншикову клана князей Долгоруких и стал одним из инициаторов свержения и ссылки светлейшего в Сибирь.
Тонкий политический нюх, знание человеческих слабостей, самообладание, беспринципность и умение вовремя поставить на победителя, плести сложную интригу и при этом оставаться в тени — все эти качества позволили Остерману удержаться на плаву при пяти самодержцах. Тяжело пришлось ему в начале 1730 года, когда члены высшего правительственного органа — Верховного тайного совета, куда, кстати, входил и Остерман, вознамерились ограничить власть императрицы Анны Иоанновны. После провала этого предприятия Остерману чудом удалось избежать опалы.
С немалым трудом Остерман — член Кабинета министров и граф — сумел найти подход к капризному и подозрительному фавориту Анны Иоанновны Э.И. Бирону, который хотя и не любил Андрея Ивановича, но ценил его как крупного специалиста, считался с его мнением. Генерал Манштейн пишет в своих мемуарах: «Граф Остерман был без сомнения в свое время один из величайших министров в Европе. Он совершенно знал пользы всех держав; имел способность обнимать все одним взором, и одарен будучи от природы редким умом, соединял с оным примерное трудолюбие, проворство и безкорыстие. Он никогда не принимал ни малейшего подарка от иностранных дворов, не получив прежде на то позволения от своего двора. С другой стороны, имел чрезвычайную недоверчивость и простирал часто слишком далеко свои подозрения; не мог терпеть никого выше себя, также равного, разве несведущего. Никогда коллеги его в Кабинете не были им довольны; он во всем хотел быть главным, а чтобы прочие соглашались только с ним и подписывали. В затруднительных делах Государственных, когда, по занимаемому им месту, следовало ему дать свое мнение, он притворялся больным, опасаясь учинить что-либо для себя предосудительное, и посредством такой политики удержался при шести разных правительствах».
Дипломатические бумаги Остермана показывают его изощренный ум, умение учесть, взвесить все обстоятельства дела, предусмотреть все негативные последствия политических поступков. Любопытно также, что он никогда не подписывался титулом барона и графа, а всегда просто: Андрей Остерман. Как для руководителя внешней политики, для него было характерно развитое чувство равновесия, расчетливость и — главное — стремление оставить России поле для дипломатического маневра, а соответственно — для самостоятельной политики. «Наша система, — писал Остерман в 1727 году, — должна состоять в том, чтобы убежать от всего, что могло бы нас в какие проблемы ввести».
После кончины великого канцлера графа Головкина, последовавшей 1 января 1734 года, граф Остерман вступил в Главное управление иностранным департаментом и в декабре того же года заключил в Санкт-Петербурге с английским резидентом Рондо трактат в 30 статьях о дружбе и взаимной торговле на 15 лет.
В 1736 году императрица объявила войну Порте. Частые нападет крымских татар на российские границы явились тому причиной. Некоторые из российских политиков, и прежде всего граф Остерман, были против этой войны. Он доказывал, что Россия не может извлечь из этого выгод, война приведет к значительным военным потерям и большим финансовым издержкам. Предположения графа Остермана оправдались: Россия, помимо некоторого расширения границ и блистательных успехов оружия своего войска, никакой существенной выгоды от войны с Портой не получила. Война завершилась в 1739 году. Изданный в феврале 1740 года манифест о заключенном с турками мире был сочинен графом Остерманом. Он получил от императрицы Анны Иоанновны серебряный сервиз, бриллиантовый перстень и пенсию в 5000 рублей, сверх получаемого им жалованья.
У Остермана не было друзей или добрых знакомых, что и немудрено: общение с ним, по единодушному мнению, было крайне неприятно, был очень скуп и нечистоплотен. Комнаты его отличались дурным убранством, а служители были одеты как нищие. Серебряная посуда, которую он каждый день употреблял, больше походила на оловянную.
Супруги Остерман имели двоих сыновей и одну дочь — графиню Анну Андреевну, которая была замужем за генерал-аншефом Матвеем Андреевичем Толстым. Старший сын граф Федор Андреевич дослужился до генера-поручика. Он был действительным тайным советником, сенатором. Другой сын, граф Иван Андреевич, поднялся еще выше, став канцлером России.
Скрытность, лживость и лицемерие Остермана стали притчей во языце, а не особенно искусное притворство — поводом для анекдотов. В минуты риска, когда нужно было высказаться о чем-либо определенно или подписать требующий особой осмотрительности документ, Остерман внезапно и резко заболевал. У него начиналась подагра, мигрень, ревматизм или что-нибудь другое. Он жалобно стонал, укладывался в постель, и вытащить его оттуд было невозможно. Не без сарказма Бирон писал в апреле 1734 года посланник России в Варшаве графу Кейзерлингу: «Остерман лежит с 18-го февраля и все время один только раз брился, жалуется на боль в ушах, обвязал себе лицо и голову. Как только получит облегчение в этом, он снова подвергнется подагре, так что, следовательно, не выходит из дома. Вся болезнь может быть такого рода: во-первых, чтобы не давать Пруссии неблагоприятного ответа, во-вторых,
