учредило в Брукберге колонию для малолетних преступников, во главе которой поставило пиетистского священника.
В конце сентября 1860 года Фейербах переселился в Рехенберг, неподалеку от Нюрнберга». Я изгнан из своего двадцатичетырехлетнего изгнания, — писал Фейербах в октябре 1860 года из Рехенберга Эмме Гервег, — меня выгнали из храма моих муз». «Два года я прожил в Берлине как студент и двадцать четыре года в деревне как приват-доцент, — писал он Болину — Это не пустяк — в мои годы отказаться от вкоренившихся привычек».
Фейербах чувствовал себя на новом непривычном и неудобном месте, «как цветок без цветочного горшка, как река без русла, как картина без рамы». «Моя разлука с Брукбергом подобна разлуке души с телом», — писал он в своем дневнике, сидя в холодной чердачной комнатушке своей рехенбергской хижины.
Немногочисленные друзья знали, что Фейербах живет в нужде В 1862 году издатель собрания его сочинений Отто Виганд писал в своем обращении к генеральному секретарю Шиллеровского фонда в Веймаре, известному драматургу К. Гуцкову. «Фейербах живет в деревне Рехенберг под Нюрнбергом. Он живет в Рехенберге наукой, но она не может насытить желудок даже философа!» Виганд просил назначить стипендию престарелому Фейербаху. «Грядущие поколения, — писал он, — несомненно будут произносить в честь его хвалебные речи и воздвигать ему памятники, но это будет лишь тогда, когда прах его уже сгниет.»
Вопрос о присуждении Фейербаху скромной стипендии в 300 талеров в год вызвал серьезные разногласия в Совете фонда, но в конце концов, после трехкратного голосования, Шиллеровский фонд предоставил стипендию, которая давала возможность Фейербаху с женой и дочерью жить в условиях «античной республиканской бережливости и воздержанности», по его собственному выражению. «Но, — добавлял он, — я вовсе не думаю из-за этого оставить свое перо в покое», и он продолжал писать свои «Эвдемонизм».
Между тем слава забытого на своей родине благородного мыслителя начала проникать за границы Германии. На разных языках появились переводы его основных сочинений. Сент-Луисское философское общество избрало его своим членом-корреспондентом.
Нашлись друзья в Вене, организовавшие сбор денег для Фейербаха. В Лондоне такой же сбор организовал комитет Карла Блинда. Нью-йоркский «Союз свободомыслящих» послал сто долларов в далекий Рехенберг. Жизнь Фейербаха подходила к концу. Одно за другим последовали мозговые кровоизлияния. Затем паралич.
13 сентября 1872 года перестала мыслить его неутомимая, беспокойная голова. За два года до смерти Фейербах вступил в ряды Нюрнбергской секции Германской социал-демократической партии. У гроба Фейербаха не было ни одного представителя немецких университетов. Провожала его прах на кладбище Св. Иоанна траурная процессия нюрнбергских рабочих. Потребовалось почти шестьдесят лет для того, чтобы на этой могиле, после упорного сопротивления магистрата, был воздвигнут памятник с эпитафиями: «Человек создал Бога по своему образу и подобию» и «Твори добро из любви к человеку». Но через два года этот памятник был снесен пришедшими к власти фашистами.
АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ ХОМЯКОВ
(1804–1860)
Религиозный философ, писатель, поэт, публицист, один из основоположников славянофильства. Ориентация на восточную патристику со металась у Хомякова с элементами философского романтизма. Выступал с либеральных позиций за отмену крепостного права, смертной казни, свободу слова, печати и др. Автор стихотворной трагедии «Ермак» (1832) и «Дмитрий самозванец» (1833).
Лидер славянофилов А. С. Хомяков по справедливости должен быть признан одним из крупнейших русских мыслителей. Человек многогранный, философ, богослов, историк, публицист и поэт, Хомяков является видной фигурой 1840-х годов. В восприятии современников Алексей Степанович Хомяков представал человеком по меньшей мере странным.
В знаменитых литературных салонах Москвы 1840–1850-х годов он, по воспоминаниям И. С. Тургенева, «играл роль первенствующую, роль Рудина». М. П. Погодин восторгался: «Какой ум необыкновенный, какая живость, обилие в мыслях, которых у него в голове заключался, кажется, источник неиссякаемый, бивший ключом, при всяком случае, направо и налево. Сколько сведений, самых разнообразных, соединенных с необыкновенным даром слова, текшего из уст его живым потоком. Чего он не знал?».
Иным недоброжелателям эта блестящая эрудиция казалась поверхностною и неглубокою. Историк С. М. Соловьев, например, считал Хомякова «самоучкой» и «дилетантом». Подобные оценки не были вовсе безосновательны. Хомяков действительно «самоучка», получивший домашнее образование. И действительно «дилетант», проявивший себя необычайно ярко.
Еще в ранней юности Хомяков заявил о себе как поэт и драматург, завоевал признание знатоков и уверенно занял в сознании современников место крупного поэта «второго ряда». Он обладал талантом художника (и даже ездил в Париж для совершенствования в живописи), но оставил после себя лишь несколько превосходных акварелей и рисунков. Круг научных интересов Хомякова поражает прежде всего необыкновенной разносторонностью, даже «разбросом».
Философ и богослов, получивший известность на Западе своими французскими брошюрами о русском церковном любомудрии. Историк и историософ, автор объемистой «Семирамиды», неоконченной и при жизни автора не напечатанной. Социолог и правовед, сумевший в самое глухое николаевское время опубликовать в подцензурной печати острейшие политические статьи. Экономист, разрабатывавший еще в 1840-е годы практические планы уничтожения крепостничества и позже активно влиявший на подготовку крестьянской реформы. Эстетик и критик — литературный, музыкальный, художественный. Полиглот-лингвист, знавший множество древних и новых европейских языков, небезуспешно занимавшийся сравнительной филологией.
Правда, все эти интересы Хомякова сосредоточивались почти исключительно на уровне салонных «споров», где его несомненное лидерство вызывало скрытое раздражение.
«Хомяков — низенький, сутуловатый, черный человечек, с длинными черными косматыми волосами, с цыганскою физиономиею, с дарованиями блестящими, самоучка, способный говорить без умолку с утра до вечера и в споре не робевший ни перед какою уверткою» (С. М. Соловьев).
Изредка появлявшиеся в журналах и сборниках статьи Хомякова обескураживали читающую публику необыкновенной пестротою и кажущейся необязательностью сообщаемых сведений по различным отраслям знания, — а еще более тоном шутливого балагурства, за которым не разберешь, где автор говорит всерьез, а где издевается. И сама необычайная энергия, увлеченность натуры Хомякова создавали дополнительные оттенки его репутации человека «несерьезного».
Он, например, увлекался техникой, изобрел паровую машину «с сугубым давлением» (и даже получил за нее патент в Англии), а во время Крымской войны — особое дальнобойное ружье и хитроумные артиллерийские снаряды. Он занимался медициной и много сделал в области практической гомеопатии. Помещик-практик, он открывал новые рецепты винокурения и сахароварения, отыскивал в Тульской губернии полезные ископаемые, разрабатывал «способы улучшения зимних дорог укатыванием». Страстный охотник, замечательный наездник, блестящий стрелок, он, едва ли не первым в России, занялся теоретическими проблемами спорта, — впервые употребив это английское слово на русском языке. (статья «Спорт, охота», 1845).
Объяснять эту разносторонность только дилетантизмом — явно несправедливо, тем более что для Хомякова она была принципиальной. Разнообразие интересов человека было для него путем к созданию идеала гармонической универсальной творческой натуры. Он много писал о бедах и невзгодах современной России, об общественных язвах своего времени, — и в глазах властей предержащих прослыл едва ли не революционером, чьи статьи запрещались к печати, а стихи становились достоянием «вольной» поэзии. («Россия», 1854).
В восприятии одних современников Хомяков представал «бретером диалектики», человеком текучих,
