офицеров со своими солдатами. Все они целовались и плакали», — вспоминает А.В. Невский.
А как прощались со своими солдатами кадровые офицеры Красной Армии, можно узнать из докладов работников НКВД о положении на оккупированной территории Московской области: «7. 1–2 ноября вышедшие из окружения красноармейцы заявили, что в окружении в районе г. Вязьмы они были предоставлены сами себе. Находившиеся с ними командиры буквально приказывали, ругаясь матом, оставить их, командиров, одних и с ними не идти, предлагая им пробираться самостоятельно».
Да, вырастил советский народ кадровое офицерство на славу. А теперь это офицерство старательно нас уверяет, что немцев победили они — кадровые, а большие потери советского народа произошли потому, что: кадровыми офицерами командовал плохой главнокомандующий И.В. Сталин и вообще начальники были плохие; у них, у кадровых офицеров, были плохие солдаты из крестьян; у них, у кадровых офицеров, был плохой советский народ, который не обеспечил их во время войны тем, чем им хотелось.
Все это, конечно, в среднем. И среди немцев было достаточно офицеров и генералов (и сам Манштейн в том числе), которые не так хороши, как Манштейну хочется их нам представить. И среди советских генералов и офицеров были герои, добросовестно и беззаветно исполнявшие свой долг. Но все же…
В этой книге я даю опубликованные в газете «Дуэль» воспоминания тех, кто не получал от Родины деньги под обещание защитить ее, если придется, но кто ее защитил, когда пришлось. Оцените их взгляд на войну и, в том числе, оцените то, что они пишут о кадровом офицерстве.
Я давно обещал эту книгу Зое Кузьминичне Кетько, но не смог вовремя исполнить обещанное. Приношу ей свои извинения, если она их примет. Ее воспоминания литературно обработал ее сын Сергей Михайлович Кетько. Александр Васильевич Невский умер в 1981 году, его воспоминания переслал в газету его сын, а литературно обработал их М.В. Виноградов. Воспоминания Н.И. Близнюка обработал я сам и в конце книги исполняю свою сыновнюю обязанность — даю воспоминания о собственном отце.
З. К. Некрутова-Кетько
Мой ослепительный миг
Тепло дома и самой бабушки Федоры, мудрость дедов Ивана Пантелеевича и Никиты Федоровича, тетечки Катечки, всей родни незабываемы. Счастье, охватившее меня по приезде в Челябинск, когда наша семья стала жить вместе, когда мой родной отец стал рядом, оставалось в душе долго. Волнение возникает вновь, стоит только заехать в Волчиху или появиться на АМЗ. И пусть эти ощущения не будут непонятными или обидными для тех, кто их не испытал. Поверьте, если это так, то мне больно за вас, и больнее, чем вам, тем, кто этого недополучил, именно потому, что этих переживаний у вас нет.
Мама рассказывала мне, сестре, моим двоюродным братьям и сестре Вере о предках, об истории, о войне, о труде и подвигах товарищей. О себе говорила меньше и то, что она воевала за брата и за Родину, и то, что делала, это за них, а не для геройства…
Апрель 2003 года. Я помогаю принимать экзамен по Истории Отечества у курсантов военного института.
— Какой у вас вопрос?
— Послевоенное время.
— Какой войны, кто воевал, когда закончилась?
— Второй мировой. Закончилась в 1904 году, а воевали японцы…
— А когда была Великая Отечественная война?
— В девятнадцатом… с французами…
— Хорошо, а когда родилась Ваша мама?
— Где-то в 1964 или 1965 году…
Больше вопросов у меня к этому мальчику не было.
Жизнь моей мамы, конечно, неординарна. Война, подвиги — это показательно и замечательно. Но я бы хотел, чтобы в ее судьбе читатели, особенно юные, увидели жизнь женщины, матери, бабушки и уже прабабушки, которая жила, училась, трудилась, воевала во имя жизни… Чтобы и они в своих отцах и матерях увидели то, что видно в каждом деятельном человеке — вечность, бессмертие, продолжающееся в потомках. Другого бессмертия нет, как в связи поколений. Если плохо помнят о тебе — это Ад. Если не помнят вообще — Забвение, Смерть. Понимание этого важнее всего!..
Учительница
Детство мое прошло в деревне Волчиха Алтайского края, на берегу моря. Да, моря, но древнего и ушедшего миллион лет назад. Остались пески, речка, солончаки и красивые ленточные боры. Деревня большая и при Советской власти стала рабочим поселком и районным центром. Построена она давно, еще в позапрошлом веке.
Мама моя, Федора Марковна, девичья фамилия — Морозова, была необыкновенная оптимистка, веселая, смелая. Она много рассказывала о себе, и я восхищалась ею.
Через дорогу от нашего дома было кладбище, где прошел страшный бой наших партизан — красных мамонтовцев с колчаковцами. Мама ночью выносила на себе раненых к себе домой в подпол, отварами трав промывала раны и перевязывала. Один из них был партизан Чуев Григорий — муж маминой сестры. Спина и лицо его были изрублены шашками. Мама прилепила, как смогла, разрубленный нос, наложила листья подорожника и забинтовала. А как только беляки ушли, позвала единственного на всю округу медика, фельдшера Мочалова, который всех лечил, мог и зуб удалить, и роды принять. Он долго работал не только в Волчихе, он пользовался авторитетом во всей округе и умер уже после Отечественной войны, оставив о себе добрую память. Но нос у дяди Григория прирос, так как прилепила его моя мама, криво, и он потешался над ней, мол, что же ты, Марковна, испортила всю мою красоту, прощаю лишь по случаю, что уже женат на твоей сестре.
До революции дядя Григорий был на золотых приисках в Златоусте, Челябинского уезда, где подружился с моим будущим отцом Некрутовым Кузьмой Филипповичем. Он был челябинцем, городским человеком, не приспособленным к сельскому труду. И когда он приехал с дядей Григорием, то посватался к моей маме, женился, но все решения по хозяйству пришлось брать на себя моей маме. Родилось у них семь детей, трое из них умерло. Остались, дожив до зрелого возраста, только старшая сестра Екатерина, брат Алексей, сестра Мария и я — Зоя, младшая. Отец умер от брюшного тифа, когда мне был один годик. Мама волевая, трудолюбивая, в голодный год променяла золотые серьги и обручальное кольцо на продукты питания, и мы все выжили. Через год в нашу семью пришел человек на 20 лет старше ее, оставив свою бездетную жену («старушку», как мы ее звали), но он не оставил ее без заботы, и я ходила к ней в гости как к родне. Он же, Иван Пантелеевич, стал мне родным человеком, и я верила, до получения документов по окончанию семилетки, что он мне родной отец. Я была очень огорчена, что я не Гриднева, а Некрутова. Опечален был и отец, Иван Пантелеевич, плакал, все его успокаивали. Он же для меня был и остался идеалом, ведь воспитывал меня и учил всему хорошему. Он почти не ругался. Сердился, когда поминали черта, самыми резкими выражениями были: «яхни тебя», «якорь тебя», «ясное небо», и все.
Вот что рассказал однажды про свою молодость отец.
