городской вопрос, и решался он правильно. Мне непонятна роль созданной комиссии, и прошу Вас поправить создавшуюся ситуацию. Получается, что он в партии не настраивает, а расстраивает партийный механизм. Мне не хочется говорить о его отношении к московским делам. Поражает — как можно за два года просто хоть раз не поинтересоваться, как идут дела у 1150 тыс. парторганизаций. Партийные комитеты теряют самостоятельность (а уже дали ее колхозам и предприятиям).
Я всегда был за требовательность, строгий спрос, но не за страх, с которым работают сейчас многие партийные комитеты и их первые секретари. Между аппаратом ЦК и партийными комитетами (считаю, по вине т. Лигачева Е. К.) нет одновременно принципиальности и по-партийному товарищеской обстановки, в которой рождается творчество и уверенность, да и самоотверженность в работе. Вот где, по-моему, проявляется партийный 'механизм торможения'. Надо значительно сокращать аппарат (тоже до 50 процентов) и решительно менять структуру аппарата. Небольшой пусть опыт, но доказывает это в московских райкомах.
Угнетает меня лично позиция некоторых товарищей из состава Политбюро ЦК. Они умные, поэтому быстро и «перестроились». Но неужели им можно до конца верить? Они удобны, и, прошу извинить, Михаил Сергеевич, но мне кажется, они становятся удобны и Вам. Чувствую, что нередко появляется желание отмолчаться тогда, когда с чем-то не согласен, так как некоторые начинают «играть» в согласие.
Я неудобен и понимаю это. Понимаю, что непросто и решить со мной вопрос. Но лучше сейчас признаться в ошибке. Дальше, при сегодняшней кадровой ситуации, число вопросов, связанных со мной, будет возрастать и мешать Вам и работе. Этого я от души не хотел бы.
Не хотел бы и потому что, несмотря на Ваши невероятные усилия, борьба за стабильность приведет к застою, к той обстановке (скорее — подобной), которая уже была. А это недопустимо. Вот некоторые причины и мотивы, побудившие меня обратиться к Вам с просьбой. Это не слабость и не трусость.
Прошу освободить меня от должности первого секретаря МГК КПСС и обязанностей кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Прошу считать это официальным заявлением.
Думаю, у меня не будет необходимости обращаться непосредственно к Пленуму ЦК КПСС.
С уважением Б. Ельцин. 12 сентября 1987 г.»
Ельцин здесь — как на ладони и даже не из-за корявого русского языка и отсутствия логических связей. Семь строчек терпел до того, как начать себя хвалить: «Самоотверженно, принципиально и по- товарищески стал работать…' Над письмом, надо думать, работал референт, но и тому не удалось как-то упорядочить разбегающиеся по углам мысли Бориса Николаевича: «Партийные организации оказались в хвосте всех грандиозных событий. Здесь перестройки (кроме глобальной политики) практически нет. Отсюда целая цепочка. А результат — удивляемся, почему застревает она в первичных организациях». Что «застревает» — цепочка или перестройка? В чем разница между партийными организациями и первичными организациями?
С логикой беда. Требует запретить Лигачеву проверять московскую парторганизацию — тут же, в этом же абзаце, упрекает, что тот не интересуется ее работой.
Как уже было сказано, общее «ля-ля» — это не коронный номер Ельцина, но нужно его понять. Ведь он при любом шантаже должен иметь вид борца за что-то хорошее. Тут он должен иметь вид борца за перестройку, не понимая, что это такое. (А кто понимал?)
Вот и вынужден Е. Б. Н. заполнять бумагу словами, которые ему удалось вспомнить.
Уверен, что, прочитав это, мало кто поймет, чего хотел Ельцин.
Он о чем-то ноет, чем-то недоволен «вообще». Но если присмотреться внимательно, то можно увидеть единственное конкретное требование Ельцина к Горбачеву — не допустить проверки Лигачевым деятельности Ельцина в Москве. Ельцин — опытный номенклатурщик и сразу понял, что эта проверка нужна для подготовки акта, по которому будут сделаны «оргвыговоды» по отношению к нему лично… и конец карьеры.
И он тут же шантажирует Горбачева: «'Расшифровать' все это — для партии будет нанесен вред (если высказать публично)» — и далее: «Думаю, у меня не будет необходимости обращаться непосредственно к Пленуму ЦК КПСС».
Умному должно было быть достаточно, и Горбачев наверняка понял угрозу Ельцина начать борьбу с Горбачевым и вне партии, и внизу ее, но не придал значения. Уверен был, что справится.
И в самом деле, на первых порах от «ля-ля» Ельцина толку было мало, он и сам перепугался и уже начал просить прощения: «политической реабилитации при жизни». Но Горбачев выпустил на сцену другого монстра — толпу тупой, алчной, мелкой сволочи, называющей себя «демократами». Этой сволочи нужен был вождь, и она нашла его в Ельцине. Неумном, злобном, решительном и очень опасном. Опасном и для этой самой бюрократии тоже.
Между прочим, примерно это я писал и публиковал еще в 1993 г., до того как эти руцкие, хазбулатовы и прочие явлинские, мечтавшие прокатиться на Ельцине ввиду его видимой глупости, полетели со своих постов.
Тема этой книги требует, чтобы я написал что-нибудь и о современных тиранах. Но, откровенно говоря, противно, и даже не потому, что противно то, что они творят, — они сами по себе неинтересны. Они — не то что Сталин, с которым их и сравниватьто невозможно, они даже не Ельцин. Однако написать хоть что-нибудь надо. Но прежде пара слов о тех, кто готовит тиранам их «вумные речи и программы», — об их аппарате.
Давно пишу об идиотизме интеллигенции, а докричаться не могу — ну не видят идиоты своего идиотизма, хоть ты убей, а если и видят безусловный факт, то считают его к себе не относящимся.
А между тем мы как общество, кем-то возглавляемое, неумолимо переходим из разряда «всадник без головы» в разряд «всадник-идиот».
Начну с цитаты из «Бравого солдата Швейка». Если кто помнит сюжет, в начале книги два санитара совершенно голого Швейка завели на обследование к судебным психиатрам.
«Судебная медицинская комиссия, которая должна была установить, может ли Швейк, имея в виду его психическое состояние, нести ответственность за все те преступления, в которых он обвиняется, состояла из трех необычайно серьезных господ, причем взгляды одного совершенно расходились со взглядами двух других. Здесь были представлены три разные школы психиатров.
И если в случае со Швейком три противоположных научных лагеря пришли к полному соглашению, то это следует объяснить единственно тем огромным впечатлением, которое произвел Швейк на всю комиссию, когда, войдя в зал, где должно было происходить исследование его психического состояния, и заметив на стене портрет австрийского императора, громко воскликнул: 'Господа, да здравствует государь император Франц-Иосиф Первый!'
Дело было совершенно ясно. Благодаря сделанному Швейком по собственному почину заявлению целый ряд вопросов отпал и осталось только несколько важнейших. Ответы на них должны были подтвердить первоначальное мнение о Швейке, составленное на основе системы доктора психиатрии Кадлерсона, доктора Гевероха и англичанина Вейкинга.
…После ухода Швейка коллегия трех пришла к единодушному выводу: Швейк — круглый дурак и идиот согласно всем законам природы, открытым знаменитыми учеными-психиатрами. В заключении, переданном судебному следователю, между прочим стояло:
'Нижеподписавшиеся судебные врачи сошлись в определении полной психической отупелости и врожденного кретинизма представшего перед вышеуказанной комиссией Швейка Йозефа, кретинизм которого явствует из таких слов, как «Да здравствует император Франц-Иосиф Первый», какового вполне достаточно, чтобы определить психическое состояние Йозефа Швейка как явного идиота'».
Да, конечно, Швейк находился в состоянии, в котором не каждому человеку придет в голову мысль
