У нас должна быть одна потребность, одна обязанность — сохранять единственно нам доставшееся достоинство: смотреть на самих себя и окружающее без самообмана. Побуждаемый этим мотивом, я почел своим долгом и позволил себе привлечь ваше внимание к моим жизненным впечатлениям и наблюдениям относительно нашего русского ума.
В чем видеть русский ум? На этом вопросе необходимо остановиться. Конечно, отчетливо выступает несколько видов ума.
Во-первых, научный русский ум, участвующий в разработке русской науки. Я думаю, что на этом уме мне останавливаться не приходится, и вот почему. Это ум до некоторой степени оранжерейный, работающий в особой обстановке. Он выбирает маленький уголочек действительности, ставит ее в чрезвычайные условия, подходит к ней с выработанными заранее методами, мало того, этот ум обращается к действительности, когда она уже систематизирована и работает вне жизненной необходимости, вне страстей и т. д. Значит, в целом это работа облегченная и особенная, работа, далеко идущая от работы того ума, который действует в жизни. Характеристика этого ума может говорить лишь об умственных возможностях нации.
Далее. Этот ум есть ум частный, касающийся очень небольшой части народа, и он не мог характеризовать весь народный ум в целом. Количество ученых, я разумею, конечно, истинно ученых, особенно в отсталых странах, очень небольшое. По статистике одного американского астронома, занявшегося определением научной производительности различных народов, наша русская производительность ничтожная. Она в несколько десятков раз меньше производительности передовых культурных стран Европы.
Поэтому, мне кажется, я прав, если в дальнейшем не буду учитывать научный ум. Но тогда каким же умом я займусь? Очевидно, массовым, общежизненным умом, который определяет судьбу народа. Но массовый ум придется подразделить. Это будет, во-первых, ум низших масс и затем ум интеллигентный. Мне кажется, что если говорить об общежизненном уме, определяющем судьбу народа, то ум низших масс придется оставить в стороне.
Возьмем в России этот массовый, то есть крестьянский, ум по преимуществу. Где мы его видим? Неужели в неизменном трехполье или в том, что и до сих пор по деревням летом невозбранно гуляет красный петух, или в бестолочи волостных сходов? Здесь осталось то же невежество, какое было сотни лет тому назад.
Недавно я прочитал в газетах, что, когда солдаты возвращались с турецкого фронта, из опасности разноса чумы хотели устроить карантин. Но солдаты на это не согласились и прямо говорили:
«Плевать нам на этот карантин, все это буржуазные выдумки».
Или другой случай. Как-то, несколько месяцев тому назад, в самый разгар большевистской власти, мою прислугу посетил ее брат, матрос, конечно, социалист до мозга костей. Все зло, как и полагается, он видел в буржуях, причем под буржуями разумелись все, кроме матросов, солдат. Когда ему заметили, что едва ли вы сможете обойтись без буржуев, — например, появится холера, что вы станете делать без докторов, он торжественно ответил, что все пустяки, «ведь это уже давно известно, что холеру напускают сами доктора». Стоит ли говорить о таком уме и можно ли на него возлагать какую-нибудь ответственность?
Поэтому-то я и думаю, что то, о чем стоит говорить и характеризовать, то, что имеет значение, определяя судьбу науки, — это, конечно, есть ум интеллигентный. И его характеристика интересна, его свойства важны. Мне кажется, что то, что произошло сейчас в России, есть, безусловно, дело интеллигентного ума, массы же сыграли совершенно пассивную роль, они восприняли то движение, по которому их направляла интеллигенция. Отказываться от этого, я полагаю, было бы несправедливо, недостойно.
Ведь если реакционная мысль стояла на принципе власти и порядка и его только и приводила в жизнь, а вместе с тем отсутствием законности и просвещения держала народные массы в диком состоянии, то, с другой стороны, следует признать, что прогрессивная мысль не столько старалась о просвещении и культивировании народа, столько о его революционировании.
Я думаю, что мы с вами достаточно образованы, чтобы признать, что то, что произошло, — не есть случайность, а имеет свои осязательные причины, и эти причины лежат в нас самих, в наших свойствах.
Однако мне могут возразить следующее. Как же я обращусь к этому интеллигентному уму с критерием, который я установил относительно ума научного. Будет ли это целесообразно и справедливо? А почему нет, спрошу я? Ведь у каждого ума одна задача — это правильно видеть действительность, понимать ее и соответственно этому держаться. Нельзя представить ум существующим лишь для забавы. Он должен иметь свои задачи, и, как вы видите, эти задачи и в том и в другом случае одни и те же.
Разница лишь в следующем: научный ум имеет дело с маленьким уголком действительности, а ум обычный имеет дело со всей жизнью. Задача по существу одна и та же, но более сложная, можно только сказать, что здесь тем более выступает настоятельность тех примеров, которыми пользуется ум вообще. Если требуются известные качества от научного ума, то от жизненного ума они требуются в еще большей степени.
Первое свойство ума, которое я установил, — это чрезвычайное сосредоточие мысли, стремление мысли безотступно думать, держаться на том вопросе, который намечен для разрешения, держаться дни, недели, месяцы, годы, а в иных случаях и всю жизнь.
Как в этом отношении обстоит с русским умом? Мне кажется, что мы не наклонны к сосредоточенности, не любим ее, мы даже к ней отрицательно относимся.
Я приведу ряд случаев из жизни. Возьмем наши споры. Они характеризуются чрезвычайной расплывчатостью, мы очень быстро уходим от основной темы. Это — наша черта. Возьмем наши заседания. У нас теперь много всяких заседаний, комиссий. До чего эти заседания длинны, многоречивы и в большинстве случаев безрезультатны и противоречивы. Мы проводим многие часы в бесплодных, ни к чему не ведущих разговорах.
Ставится на обсуждение тема, и сначала обыкновенно охотников говорить нет. Но вот выступает один голос, и после этого уже все хотят говорить, говорить без всякого толку, не подумав хорошенько о теме и не уяснив себе, осложнится ли этим решение вопроса или ускорится. Подаются бесконечные реплики, на которые тратится больше времени, чем на основной предмет, и наши разговоры растут как снежный ком. И в конце концов вместо решения получается запутывание вопроса.
Дальше. Обратитесь к занимающимся русским людям, например студентам. Каково у них отношение к этой черте ума, к сосредоточенности мыслей? Господа! Все вы знаете, стоит нам увидеть человека, который привязался к делу, сидит над книгой, вдумывается, не впутывается в споры, и у нас уже зарождается подозрение: «недалекий, тупой человек, зубрила». А быть может, это человек, которого мысль захватывает целиком, который пристрастился к своей идее.
Или, в обществе, в разговоре стоит человеку расспрашивать, переспрашивать, на поставленный вопрос не отвечать прямо, — и у нас уже готов эпитет: неумный, недалекий, тяжелодум! Очевидно, у нас рекомендующими чертами является не сосредоточенность, а натиск, быстрота, налет. Это, очевидно, мы и считаем признаком талантливости, кропотливость же и усидчивость для нас плохо вяжутся с представлением о даровитости. А между тем для настоящего ума эта вдумчивость, остановка на одном предмете есть нормальная вещь.
Возьмите в нашей специальности. Как только человек привязался к одному вопросу, у нас сейчас же говорят: «А, это скучный специалист». И посмотрите, как к этим специалистам прислушиваются на Западе, их ценят и уважают как знатоков своего дела.
Неудивительно! Ведь вся наша жизнь двигается этими специалистами, а для нас это скучно. Кто- нибудь из нас разрабатывает определенную область науки, он к ней пристрастился, он достигает хороших и больших результатов, он каждый раз сообщает о своих фактах, работах. И знаете, как публика на это реагирует: «А, этот! Он все о своем? Пусть даже это очень большая и важная научная область. Нет, нам это скучно, подавай новое».
Но что же? Эта быстрота, подвижность, характеризует она силу ума или его слабость? Возьмите гениальных людей. Ведь они сами говорят, что они не видят разницы между собой и другими людьми, кроме одной черты, что они могут сосредоточиться на определенной мысли, как никто. И тогда станет ясно, что эта
