быстрого прорыва обороны немцев в Белоруссии? Поскольку в случае замедления прорыва немцы успели бы перебросить в Польшу и Белоруссию войска с юга.
Такой план предложили Жуков и Василевский, и Сталин с ними согласился. Но Рокоссовский, командовавший фронтом, которому и надо было осуществить этот прорыв, предложил свой план, к тому же бросавший вызов военным канонам. Сталин заколебался. Жуков и Василевский выступили против плана Рокоссовского. Наступил момент, перед которым все трагедии Шекспира выглядят водевилями.
Если Сталин ошибется, то тогда в летней кампании 1944 г. сотни тысяч советских солдат и офицеров погибнут зря; если примет правильное решение, то у немцев наступит агония. Сталин медлил. Он дважды отправлял Рокоссовского в соседнюю комнату подумать и отказаться от своего плана. Но Рокоссовский стоял на своем. И Сталин принял его план, несмотря на то, что он «противоречил» военной науке, несмотря на то, что против выступал Генштаб и Жуков. Это мало кто понимает, но это и есть подвиг – то, на что решаются очень немногие. Реализация плана Рокоссовского показала, что это действительно план победы. В ходе операции опробовался и план Жукова с Генштабом. Опыт подтвердил – их план вел к поражению.
А теперь оцените Рокоссовского. Один против всех! Против авторитетов, против начальников. А стоило ему согласиться – и никакой ответственности, что бы ни произошло. Победили – подставляй командующий фронтом грудь под награды. Потерпели поражение – а при чем тут Рокоссовский? Это же ведь не его план. Представьте, а если бы мы потерпели поражение не прорвав оборону или прорвав ее слишком поздно? Ведь сколько смертей легло бы на совесть автора плана – Рокоссовского. Я уже не говорю о внешнем позоре – ведь Жуков бил бы себя в грудь и кричал: «Не послушали меня, великого полководца!» Уж точно не молчал бы.
Герой демократии
Вот подвиг Сталина и Рокоссовского мне понятен, и я хотел бы его повторить, хотя спаси Господь Россию от такой необходимости. А какие из жуковских подвигов повторять – я не знаю. Тем более, что в описании его апологетов они похожи на анекдоты.
Вот его шофер А. Н. Бучин рассказывает Н. Н. Яковлеву (вместо военного училища поступившему в 1944 г. в МГИМО и ставшему там профессором истории), как Жуков опробовал построенный для него специальный поезд вылазкой в «двадцатых числах декабря» 1942 г. на Юго-Западный фронт, где заканчивалась Среднедонская операция (16—30 декабря), одна из операций Сталинградской битвы.
«Машины сгрузили, и на безотказном „хорьхе“ мы колесили несколько дней по зимним степным дорогам, где заблудиться ничего не стоило. Несколько раз находили верную дорогу только благодаря сказочной способности Г. К. Жукова ориентироваться…
Какая-то мутная была поездка. По опустевшим дорогам, фронт ушел вперед, подолгу разыскивали нужные штабы и части. Снег милосердно покрыл шрамы войны, но не везде. Стояли сильные морозы, и трупы убитых и замерших красноармейцев и вражеских солдат иногда застывали в жутких позах».
Обычно Бучин упоминает командующих, к которым Жуков заезжал в других поездках, а здесь ни малейшей информации даже о том, встречался ли Жуков хотя бы с командующим фронтом Н. Ф. Ватутиным. На дорогах видели колонны пленных итальянцев и трупы. Это все о войне. Зато:
«Предельно усталые мы возвращались в поезд, так и простоявший на станции Анна. В вагоне посапывал самовар. Отогревались, гоняя чай до седьмого пота. Приятное занятие прервало приглашение в салон- вагон. За столом Георгий Константинович и Лида Захарова. „Вот что, Александр Николаевич! – серьезно сказал он. – Вы, говорят, поете. Спой!“
В эту поездку Бедов, по просьбе Жукова, нашел разбитного паренька учить генерала армии играть на баяне. Я немного пел, подражая Лещенко. Напел, кажется, „У самовара я и моя Маша“. Жуков одобрил: „Хорошо поешь!“ Лида похлопала в маленькие ладошки, и с тем был отпущен отдыхать.
На станции Анна единственный раз за всю войну Георгий Константинович распорядился делить „трофеи“. При разгроме итальянской армии где-то на складе захватили бочку рома и привезли к нашему поезду».
Итак, 2—3 дня Жуков в теплом «хорьхе» пытался догнать далеко ушедший фронт, затем вернулся в теплый вагон, попил с любовницей чайку с ромом, поучился играть на баяне, заставил шофера усладить слух любовницы песней и уехал в Москву, где его ждал орден Суворова I степени № 1 за разгром немецких войск под Сталинградом. Как много мужчин в СССР не смогли бы повторить этот подвиг? Думаю, что их не перепугала бы необходимость переспать с любовницей. Справились бы. Но вы посмотрите в какой восторг привел Н. Н. Яковлева этот пикник полководца.
Помилуй Бог – да она уже была разгромлена и пленена к тому времени – пленных ведь уже в тыл гнали! Не Жуков ее разбил, а те советские солдаты, замерзшие трупы которых Жуков обозревал вдоль дорог, те, которым не то что медалей, а даже трофейного рома не досталось.
Кстати, А. Н. Бучин пишет, что грудь у любовницы Жукова – Лиды Захаровой – была маленькой. Может быть поэтому на ее груди уместилось всего лишь 10 советских и иностранных (!) боевых наград. Так как за всю войну Бучин не отмечает, что кто-либо из многочисленной обслуги Жукова (охрана, адъютанты, ординарцы, повара, шоферы и т. д.) был хотя бы ранен, то лейтенант медицинской службы Л. Захарова, видимо, получала свои награды исключительно за бесстрашие в сексе.
А самого Бучина сослуживцы, издеваясь (он этого и сегодня не понимает), называли «генералом Эйзенхауэром», так как у шофера Жукова количество орденских планок было сравнимо с орденскими планками главнокомандующего армией США. Причем, в своей лакейской наглости Бучин был еще и переборчив. Когда у него в 1943 г. при очередном посещении фронта забарахлила машина под Жуковым и тот «наказал» его медалью «За отвагу», Бучин в своих воспоминаниях фыркнул:
Или вот такой подвиг. Тот же историк Н. Н. Яковлев, написавший, кстати, книгу о Г. К. Жукове, восторгается:
