был из донских казаков.
Нам выдали в руки сделанные из жести квадратики, покрашенные защитной краской, и мы прикрепили их на воротники новых солдатских шинелей. Чтобы положить наш дорожный паек, мы подобрали в углу казармы рюкзак с домашними вещами только что прибывших курсантов, вытряхнули цивильное и поместили нашу еду на всю группу. Медленно тянулись ночные часы до нашего полуночного отбытия на железнодорожный вокзал. После зачтения приказа не было ни поздравлений, ни криков «ура». Я в последний раз прилег на сетку своей кровати, положив под голову рюкзак с дорожными харчами, и подумал о матери и всех близких. В последнем письме я писал ей о возможном ближайшем выпуске и отправке на фронт.
Фамилии многих курсантов взвода давно забыл. Сохранился в памяти только один самый близкий друг, Миша Лофицкий, с которым довелось пройти отделы кадров Южного фронта, 9-й армии, 339-й стрелковой дивизии и оказаться вместе в одном 1135 стрелковом полку. Максим Лебедь тоже попал с нами в одну дивизию, но в другой полк. Невероятно, но факт — за 33 года моей службы в армии я не встретил ни на фронте, ни на учебе в военно-учебных заведениях, ни в войсках ни одного человека из своего выпуска! Только сразу после войны в отделе кадров ЗакВО в 1947 году я узнал в одном из подполковников- топографов нашего преподавателя, тогда капитана, который предрек в ближайшее время нападение на нас Германии. Много лет спустя после войны я прочитал в армейской газете просьбу политического отдела нашего училища откликнуться бывших курсантов первого, теперь уже дважды Краснознаменного пехотного училища в городе Владикавказе.
Я послал свои воспоминания об учебе и дальнейшем боевом пути и упомянул фамилию нашего помкомвзвода, оставленного в штате училища лейтенанта Марчукова. Офицер из Музея боевой славы ответил мне, что Марчуков погиб под Сталинградом в 1942 году, где курсанты училища выступили в роли рядовых. Я встречал однокашников из группы на курсах «Выстрел», из Офицерской школы штабной службы, из Академии им. М.В. Фрунзе, но не встретил ни одного из нашего батальона грозного сорок первого. Видимо, нас очень мало осталось в живых. Узнал только о гибели своего дружка, Миши Лофицкого, и захоронении его в братской могиле станицы Эриванской в Краснодарском крае.
Моя родительница, получив последнее письмо, без моего приглашения решила навестить меня в училище перед отправкой на фронт. Доехала, но не застала меня, опоздав всего на одни сутки.
Глава 3.
Жизнь на фронте в обороне
В этой части книги в моих фронтовых и тыловых воспоминаниях очень мало описания боев — мой соавтор почти все эти эпизоды вывел во вторую часть книги — «Обе стороны медали». А в этой первой части осталось описание не всей войны, а по большей части только ее быта — это не война, а всего лишь жизнь на войне. На наш с соавтором взгляд, в подавляющей части мемуаров фронтовому и тыловому быту уделено очень мало места, и в результате часто создается впечатление, что советские солдаты — это что-то вроде ангелов, которые не пьют, не едят и до ветру не ходят И у них никогда не бывает не только такой потребности, как, к примеру, написать документ или письмо, но и вшей уничтожать им нет необходимости. У читателей может сложиться впечатление, что я очень много места уделяю еде, но хотел бы сказать, что в немецкой армии ей придавалось столь большое значение, что немецкая военная поговорка «Армия марширует брюхом» для немецкого командования была чем-то вроде святой заповеди. Так разве не интересно узнать, что и как случалось поесть советскому солдату?
Но вернемся снова в стены нашей казармы, точнее, на плац перед ней. Напутственных речей командования училища никаких не было, как не было и их самих. Не было и командира батальона и командира роты. Многие из них были откомандированы в действующую армию. Нас построили в последний раз по ранжиру и тихо повели строем через проходную затемненными улицами к железнодорожному вокзалу. Была полночь, стояли морозы, прохожих на улицах не было. Соблюдалась военная светомаскировка. Мы шли вольным шагом через весь город, который мы за время учебы так и не узнали, ибо увольнений не давали. Немногие из нас побывали только в гарнизонном карауле или патрулями на улицах города. На тротуарах иногда стояли военные парные патрули из курсантов нашего первого и второго пехотных, училища связи и Пограничного училища войск НКВД. Один из патрульных назвал мою фамилию и подбежал к последней шеренге. Это был курсант-связист, бывший секретарь райкома комсомола Хатукаев из аула Эрсакон. Мы хорошо знали друг друга по последней моей работе до армии. С началом войны он был призван и направлен курсантом училища связи. На ходу он кратко рассказал о себе, я сообщил ему о выпуске и о том, что еду на фронт. (Спустя много лет, когда я уже был три года на пенсии, оказался в его родном ауле и мы тепло встретились. Вспомнили ту ночную встречу и рассказали друг другу о своей жизни. Воевал он в прославленной дивизии Румянцева и закончил войну командиром батальона связи в этом соединении. После войны вскоре уволился, якобы по семейным обстоятельствам, а фактически, скорее всего, за пристрастие к «зеленому змию», так как работал он всего лишь экспедитором в организации «Сельхозтехника».) Проходя по пустынным улицам, я вспомнил единственный организованный предвоенный выход нашего батальона в выходной день в городскую оперетту, где давался шефский спектакль «Свадьба в Малиновке». Роты поочередно пели в строю походные песни. Наша рота исполнила популярную тогда песню: «Эх, махорочка-махорка,/ Подружились мы с тобой./ Вдаль глядят дозоры зорко,/ Мы готовы в бой, мы готовы в бой». О том, какой была наша боеготовность в то время, показали события первых дней вражеского нападения.
Пятая рота замечательно исполняла в строю «Марш физкультурников», в котором были такие начальные слова: «Страна молодая, Отчизна родная, цвети, улыбайся и пой./ В огне мы родились, в борьбе закалились, идем и цветем мы с тобой». Потом всем строем подхватывался припев: «Порой чудесною, проходим с песнею, мы физкультурники — страны своей сыны./ Чуть грянет, кличь: «На бой!» — и все готовы в час любой./ Мы все пойдем в поход, за край любимый наш, за весь народ./ Посмотри, как цветет без края, вся в сиянии страна родная...» и т. д. и т. п. Должен сказать, что слов патриотизма и пафоса было слишком много, но музыка этого марша была выше всяких похвал! После войны по радио я слышал эту песню очень редко и позабыл ее слова. Наша рота в самом начале взяла на «вооружение» только что сложенную в 1940 году новую песню, в которой были такие слова: «Враг, подумай хорошенько,/ Прежде чем идти войной./ Наш нарком товарищ Тимошенко/ — Сталинский народный маршал и герой...» Странное дело, что мы пели ее даже первые два месяца после начала войны, но ни один из огромного аппарата политработников, политруков и комиссаров даже помыслить не мог о содержании этих слов. Только наш ротный командир, старший лейтенант Фоменко, спустя два месяца вник в содержание слов, остановил роту при возвращении со стрельбища и разразился матерщиной примерно такими словами: «Вы думаете, что поете, уже оставлен Минск и Смоленск, половина Украины. А вы: «Подумай хорошенько». Уже подумал»...
Видимо, с нами ехали выпускники и первого батальона, так как весь поезд был занят военными. Неожиданно в одном вагоне с нами оказался бывший наш старшина роты. Он уже возвращался из госпиталя снова на фронт. Его провожала жена. Мы пытались расспросить его о делах на фронте, но он больше отмалчивался и не шел на откровенный разговор. Невольно подумалось: значит, не-утешительные вести с фронта, если видавший виды на Карельском перешейке сержант, теперь в чине лейтенанта, не может ничего рассказать своим вчерашним ротным однокашникам.
Уже было светло, когда поезд сделал остановку на станции Невинномысской. Возможно, именно в это время мать ожидала поезд в обратном направлении, чтобы навестить меня, не зная о моих делах. Я больше разговаривал с Мишей Лофицким. Но почему-то мы мало вспоминали о прошлой короткой довоенной жизни. Станционные пути были забиты воинскими эшелонами, и мы медленно продвигались на север. Задержались некоторое время на станции Кропоткинской. Оказалось, что поезда с юга на Ростов уже не пропускают и нас завернули на Сталинградскую ветку через Сальск. Погода была пасмурной. Большую часть времени мы отсыпались, некоторые играли в карты и даже «принимали» самогон. На подходе к
