долго выписка его искала, но он ответил, что связи с полком упорно не поддерживал. Я никогда больше не встречал человека, который был бы так огорчен очередным званием, как он...
Кормили нас по норме курсантского пайка военных училищ. А это была, видимо, самая лучшая по калорийности пища, исключая, конечно, летчиков и подводников. Эта норма отпуска продуктов сохранилась до конца войны, хотя гречневая и рисовая крупы давно заменились перловкой, но 40 г животного масла и белый хлеб 300 г в обед сохранялись. Первоначально в войну пайки в военных учебных заведениях для офицеров-слушателей были установлены по тыловой норме, на которой прожить можно было с большим трудом даже с офицерским денежным содержанием, которое в войну ничего не стоило. Офицеры-слушатели с ускоренных курсов академий и курсов усовершенствования начали совершать «дезертирство» обратно на фронт. И Сталин разрешил им тоже установить курсантскую продовольственную норму снабжения, но для постоянного состава ВУЗов тыловая норма сохранялась до конца войны. Правда, по курсантской норме не было положено табачное довольствие, от чего все курящие очень страдали.
Первый отпуск домой
Стакан самосада на рынке стоил 10 рублей, а его иногда выкуривали за пару дней. Наше курсовое начальство решило разрешить отпуска за табаком по одному слушателю от группы на десять дней не далее радиуса в одну тысячу километров и чтобы стоимость стакана самосада была не дороже пяти рублей за стакан. Наш старшина группы объявил об этой новости, но среди нас не нашлось желающих поехать, и я попробовал испытать судьбу. Собрались в кабинете начальника курса, и он начал подписывать отпускные билеты Я остался последним. Увидев, что у меня конечным пунктом указана станция Невинномысская, он сразу сказал, что до нее более полутора тысяч километров, и отложил мой отпускной билет. Потом спросил меня, к кому я еду. Я объяснил, что там у меня мать-вдова с тремя детьми, не виделся с начала сорок первого года. «Богатым краем когда-то была твоя родина Я там до войны командовал кавалерийским полком». Я подтвердил его слова. Конечно, после оккупации многое изменилось, но мать в каждом письме просит заглянуть хоть на сутки, и я заверил, что успею вернуться со всеми вместе. Тогда он попросил привезти и ему табачку. Я заверил, что привезу мешок на всю группу бесплатно, в том числе и ему, и он подписал отпускной билет. Вручая его мне, намекнул, что, может быть, там жиры будут дешевле, чем здесь, то тогда прикупить их ему, а он расплатится. Я пообещал, зная, что мать должна забить кабана к рождественским праздникам или раньше.
После обеда я уже ехал пригородным в Москву, имея билет до самого места назначения. Это было важно, если попаду в вагон без компостирования. Так и получилось. Садился я в бакинский поезд не в общей очереди пассажиров, а с противоположной стороны и с другого конца вагона вместе с другим капитаном, у которого был пистолет «ТТ». Я тогда не знал этого способа. Он вынул из пистолета магазин и взвел затвор. Ствол оголился и вошел в гнездо замка. Одним поворотом он свободно открыл дверь вагона, как ключом проводника, так как шесть нарезов канала ствола «ТТ» захватили треугольные грани стержня замка. Мы ворвались в вагон первыми и заняли верхние багажные полки, на которых и доехали до места.
Привокзальные рынки были полупустыми. Кроме подсолнечных семян, самосада и молока, ничего больше не продавали. У колонок с кипятком очереди. Поезд до моей станции в те годы шел ровно трое суток. Спустившись со ступенек, я увидел развалины бывшего вокзала и решил узнать время отхода пригородного поезда. Вдруг на перроне слышу: «Здравия желаю, товарищ капитан!» Передо мной стоит и улыбается младший лейтенант Бережной Сашка, бывший командир взвода связи, выбывший по ранению из полка в районе Белой Церкви, он же неоформленный супруг радистки Раи. Мой первый вопрос: «С кем тебя поздравить, однополчанин?» Он сообщил, что родился сын, но вскоре умер. Мы находим буфет и ради встречи выпиваем по сто граммов водки, закусывая холодной котлеткой. Дальше он меня огорчил тем, что после излечения ему присвоили звание младшего лейтенанта и оставили в тыловом запасном кавалерийском полку в Ставрополе ввиду инвалидности. Командир этого полка взял его к себе в адъютанты и уже женил на своей дочери. Это была моя первая встреча с бывшим однополчанином. (Потом, после войны, он разыщет совет ветеранов по адресу, который узнает через Всесоюзное радио, которое рассказывало о нашем ветеранском братстве, и позвонит мне из Ставрополя. Побывает на нескольких встречах, увидится с Раей и ее супругом.)
Уже наступала осень, когда я без всякого предупреждения вошел в нашу хату в греческом селе Спарта. Мать и сестры были на работе, а в комнате находился братишка Жора шести лет. Я поздоровался с ним, но он от такой неожиданности не обрадовался, а заплакал. Сборы были такими быстрыми, а страна такой нищей, что, кроме парочки румынских тетрадей и коробки цветных карандашей, я ничего другого не мог ему подарить. Дал ему несколько денежных купюр на конфеты, которых в продаже тоже не было. Кто-то из соседей передал в поле на работе моим близким о нежданном госте, и все они один за другим прибежали, запыхавшись и вытирая слезы радости. Об этом рассказать невозможно, а можно только прочитать или посмотреть в кинофильме «Тихий Дон», когда Григорий прибыл с фронта по ранению в родной курень. Из писем они знали, что я теперь далеко от фронта, но война еще продолжается и конца ей не видно.
В каждом доме в то время была своя «мельница и рушка» для помола из зерна кукурузы муки и крупы. Делалась она в сельской кузнице. Находилась втулка от колеса телеги, рубилась металлическая проволока чуть длиннее втулки, запускалась в середину, и концы проволоки загибались наружу. К стопорному выступу втулки приделывалась рукоятка для вращения втулки вокруг четырехгранного штыря, укрепленного винтом на доске. Засыпали в широкий раструб втулки зерно и вращали рукоятку. Кукуруза или другое зерно дробились штырем, измельчались, просыпались на доску и собирались в миску. Потом просеивали сквозь сито, получая первую фракцию в виде кукурузной муки для оладий или мамалыги. Отделявшаяся шелуха из оболочки зерен и сердечек всплывала при промывании, а крупные части зерна — крупа — тонули. Крупа шла на кашу, которая заменяла хлеб, которого в деревне в те годы вообще не видели, по крайней мере в наших местах, где основными культурами были картофель и кукуруза. Младшая сестра Надежда была мельником, старшая Мария все время подкладывала в печку-плиту сухие стебли сорняка-татарника, которые мгновенно прогорали как солома. Ладони их всегда были исколоты колючками от такого топлива, но с ним все же можно было приготовить еду и поддерживать тепло в нашей полуземлянке, так как сверху в ней не было даже чердака. Крыша, напомню, была двускатная из плетня и покрытая глиной с соломой с обеих сторон.
Через час мы уже ели домашний борщ, кашу со шкварками, так как мать действительно уже забила кабанчика, и пили непременный взвар из сухофруктов. Начали подходить соседи, знавшие меня. Многие из них оплакивали своих близких, на которых уже пришли «похоронки». Это касалось прежде всего русских семей. Многие греки, не имевшие советского гражданства, отбывали свою повинность в шахтах и на других тяжелых работах. Так в те годы жило село, деревня, станицы, аулы, кишлаки и хутора. Матери в ту пору шел 43-й год, Марии 20-й, Надежде 18-й год. Только молодость, приспособляемость и выживаемость русских людей позволили им пройти через все недуги и лишения той беспощадной войны и очень тяжелого послевоенного лихолетья.
Видимо, мать переживала некоторую гордость за сына-капитана, за его два ордена и медали, зато, что судьба и всевышний хранили его на местах боев от снарядов и пуль, от бомб и гранат, от танковых гусениц и от ненастья трех пережитых зим в землянках, окопах и на бескрайних дорогах войны. Она молила Спасителя зато, что довелось встретить и обнять своего старшего, что пока ему не угрожает смерть, хотя, повторю, еще не было видно конца войны. Я сразу же уведомил родных о цели моего приезда, и меня заверили, что все село будет толочь в ступах самосад, пока не соберут мешок. Напомнил я ей и о заказе начальника. Она обещала, что окажет помощь и ему маслицем, салом и медом, так как имела два улья пчел. Дни пролетели в мгновение ока. Я передал матери свой фронтовой бушлат, он был теплым и удобным на сельхозработах. Сестрам вручил по плащ-палатке. Они решили пошить из одной из них по куртке и юбке, а вторую, офицерскую, использовать по прямому назначению. Тогда и понятия не имели о зонтах, а в дождь и ветер часто приходилось искать заблудившихся корову или телка. Братишке оставил трофейные карманные часы. В хате не имелось даже «ходиков», и часы повесили пока на стену — «для всех».
