вождь всю вину за «перегибы» свалил на местных руководителей, чем временно снял с себя вину. Наши повстанцы, видимо, ее не читали, а возможно, не поверили, или не оказалось грамотных среди них. Напившись самогона и вооружившись охотничьими ружьями, они выступили против власти с первичной задачей отбить в хуторе своих личных лошадей с бригадной конюшни и на них уйти в лесные урочища Главного Кавказского хребта в надежде дождаться «своих» с Балкан, куда горькая судьбина унесла земляков еще в 1919 году.
Пришли они на хутор примерно в полночь. Дежурный конюх бодрствовал с ружьем и, почувствовав опасность, окликнул нападавших и сделал предупредительный выстрел, на который подоспели еще два охотника. Один из них огородами ускакал в станицу с просьбой о помощи. Дежурная группа отряда самообороны на лошадях по тревоге выехала на хутор. Их внезапный удар с тыла привел нападавших в замешательство и они с рассветом начали отход в лесную балку, в которой природа создала пещеру с родником внутри. По пути отхода повстанцы в лесу убили еще одного из отряда и спрятались в неглубокой пещере. Через вход обменялись выстрелами, после чего преследователи пригрозили бросить гранату и обреченные повстанцы сдались на милость победителей.
С рассветом мать пошла на бригадную конюшню, запрягла наших серых лошадей в повозку и, усадив в нее нас и свою соседку с детьми, выехала в станицу к сестре Феодосии. По дороге справа шла конвоируемая группа связанных веревкой бунтарей. Самооборонцы избивали их нещадно плетьми, хотя, наверное, с обеих сторон были и родственники, и соседи. Чтобы уберечь детей от подобного зрелища, мать начала стегать лошадей, и мы прибыли в станицу на полчаса раньше конвоя.
Мать поспешно рассказала родственникам о случившемся на хуторе, В это время на улице послышался шум: по дороге конвоировались пленные. Их узнавали. Одни негодовали, другие втайне выражали сочувствие, так как некоторые были в родстве. Хмель к тому времени у повстанцев уже прошел, и они почувствовали, что близок час расплаты за содеянное. Один из организаторов выкрикивал проклятия, его избивали, а потом три бойца самообороны прикончили его. подняв на штыки своих винтовок. Раздался душераздирающий вопль, затем наступила тишина. Обреченных в тот же день отправили в центр нашей Черкесской автономии город Баталпашинск, откуда ни один из них не вернулся.
На следующий день утром посыльные оповестили всех жителей станицы, чтобы они немедленно собирались на станичной площади. Все жители явились сюда, как на праздник. Вспомните кинофильм «Тихий Дон» и эпизод расстрела станичниками Подтелковцев, куда тоже собирались как на представление бродячих артистов цирка. Мать пришла с родственниками, прихватив и меня. Невдалеке от церкви были вырыты две могильные ямы, рядом стояли два гроба с телами погибших. Я не могу сейчас точно сказать, о чем говорили выступавшие на траурном митинге. Скорее всего, о незатухающей классовой борьбе в нашем Отечестве. Видимо, тогда же впервые пришла мысль о присвоении нашему хуторскому колхозу имени павшего борца за дело всеобщей коллективизации. С той поры он так и именовался: колхоз хутора Новоисправненского имени Ганюты. Из соседней станицы Передовой были привезены музыканты с трубами, и они сыграли похоронный марш, а несколько бойцов из отряда самообороны произвели оружейный салют при опускании гробов в могилы.
Так завершились события того злополучного мартовского дня 1930 года. Мать вернулась с нами домой на хутор, так как наступала весенняя страда, громко именовавшаяся «первой колхозной бороздой». Мой отец с двумя классами сельской школы на это событие откликнулся тем, что написал по сему случаю стихотворение, и его опубликовали в областной газете «Красная Черкессия». Позднее подобных подвигов за ним не замечалось. Колхозный плотник смастерил на повозочных колесах вагончик для стряпухи, артельные столы и скамьи. Все конные и воловьи упряжки были выведены в поле с плугами и, нарушив прежние единоличные межи, мы заложили первую колхозную борозду. Оркестра не было, но подъем среди плугатырей и погонычей был несомненно. Я не стану подробно останавливаться на этом, так как Шолохов в своем романе блестяще и очень правдиво описал подобный эпизод, хотя нобелевским лауреатом он стал не за «Поднятую целину», а за «Тихий Дон».
Примерно пару дней спустя во время урока мы услышали стрекотание мотора. Такой звук был для многих неожиданным, ибо многие еще не видали ни трактора, ни автомобиля. Поднялся шум, и наша наставница объявила перемену. Выбежав во двор, мы увидели в воздухе летящий предмет, напоминавший по своей форме воловье ярмо. Мы так и заорали во весь голос: «Ярмо летит». В то время такой самолетик печатался на спичечных коробках и именовался аэропланом. С «ероплана», поравнявшегося с землепашцами, посыпались л истки бумаги. Это было примерно в километре от школы, и учительница не отпустила нас за ними, позвав на занятие. Но и этот урок был нарушен шумом толпы в переулке. Учительница снова прервала занятие в классах. В переулке стояли все пахари с листками бумаги и нетрудно было догадаться, что это были именно листовки, сброшенные с самолета. В двух десятках шагов от школы был двор нашего одноклассника Троценко Ильи, а в их хате снимал квартиру и питался наш председатель колхоза Козлов, о котором я писал выше. (В эти дни он болел малярией и лежал в постели. В те годы эта болезнь была очень распространена в наших краях.)
Верховодила среди «бунтарей» бабка Переходченко, которую наш председатель стрельбой из револьвера в потолок все же «загнал» в колхоз. Вышла на шум мать Ильи. Бабка потребовала вызвать квартиранта, но хозяйка заметила, что у него жар. Начались выкрики, и болящий сам вышел на порожек хаты, придерживаясь за столбик крылечка. Козлов не знал о самолете и листовках, но бабка сунула ее ему в руку и потребовала читать вслух. Никто сейчас не может вспомнить о той листовке: было ли это постановление ЦК ВКП (б) об искривлениях в деле колхозного движения или статья Сталина «Головокружение от успехов», в которой он всю вину в «перегибах» перекладывал на местных руководителей. Конечно, наши земляки из той бумажки усвоили только одно — что «силой в колхоз не загоняют». Прочитав до конца листовку, наш председатель медленно опустился на ступеньку. Бригадиры попросили людей возвращаться к своим плугам. Только бабка не унималась, ругаясь, припоминала все обиды и угрозы. Рано утром на следующий день председатель выехал в обком партии и больше не вернулся на хутор. Теперь колхозникам пришлось избирать председателей из своих. Сменялись они часто. Из-за малограмотности населения, отсутствия навыков в организации коллективного труда их отстраняли или они сами просили освободить, а опыт приходил очень медленно. Кто только не побывал в этом качестве! Даже моя родительница, не знавшая ни одной буквы, несколько лет была членом правления колхоза. Очень уместной была поговорка горцев: «Если нет быка, запрягай теленка». Она могла бы стать эпиграфом для всей советской деревни тех лет.
Летом того года колхозный мастеровой Слесаренко на месте гибели Ганюты поставил трехгранную пирамидку, а на вершине установил пятиконечную звездочку и покрасил ее в красный цвет. Кроме нас, хуторян, никто не знал о ее назначении. Долго колхоз носил это имя, пока в послевоенное время не объединили все четыре станичных и два хуторских колхоза в один, названный именем XXII партсъезда.
Много сменилось за те годы председателей, и только один в довоенное время оставил в памяти хуторян хорошее воспоминание, хотя и он руководил не более трех лет. Его прислали из соседней станицы Сторожевой. Был он в ту пору молод и грамотнее наших хуторских его сверстников.
Имел хозяйственную хватку. Его руководство совпало с созданием в стране МТС (машинно-тракторных станций). Районное начальство было занято механизацией сельского хозяйства и упустило контроль над колхозами, чем и воспользовался наш новый руководитель. На первом колхозном собрании он огласил свои задумки, и колхозники его поддержали. За два года он решил построить на ручье свою электростанцию, которая ночью освещала бы хуторские дома и фермы, а днем функционировала как мельница. Построили радиоузел с радиоточками в каждой хате, колхозный клуб, баню, коровники, свинарник, птичник. Все это требовало огромных затрат, но он призвал строить методом субботников, привлекая все население на изготовление кирпича и самана, на создание плотины для гидротурбины. Звенья строителей возводили стены, крыши, вдоль улиц ставились столбы-опоры для проводов. Энтузиазм был невероятный. Люди не считались ни со временем, ни с мозолями на руках.
К зиме 1934 года в каждой хате загорелась «лампочка Ильича», был построен колхозный клуб. Наследующее лето радиофицировали весь хутор, построили баню, несколько животноводческих помещений. Гремел колхоз на всю нашу многонациональную автономию. Газеты писали об успехах хутора и его председателе колхоза. Но неотвратимо надвигался 1933 год. К нему я должен непременно вернуться, так как он оставил свой след в нашей стране, как и 1930-й в начале коллективизации. Не только на Кубани, но
