Она сонно кивнула головой. Тогда я все рассказал ей про Ермака, как возвращали Гришкин долг, про угрозы Великолепного. Она удивленно посмотрела на меня:
— Вы хотите сказать, что грабитель — не грабитель?
— В том-то и дело. Это все инсценировано, чтобы запрятать его в тюрьму, озлобить, сделать из него преступника. Это дело рук Великолепного. Нам неясно только одно: как вы могли видеть их у себя на квартире. Вы действительно их видели?
— Ничего я не видела! Я же была тогда в командировке. Понадобилась срочная ревизия в детдоме, и я выехала на два дня. Приезжаю — и такое несчастье. Обокрали! Их видела моя племянница.
— Вот как?
— Они втолкнули ее в спальню и заперли. Там и сидела, пока я не вернулась. Как ее еще не убили! Бывает и такое.
— Конечно, бывает. Я должен видеть вашу племянницу…
— Леночка скоро придет. К обеду. Сейчас она потеряла работу — не ужилась. Теперь ищет новую. Она фотограф. Извините, я выключу газ.
В ожидании Леночки мы мирно беседовали. Я напряженно размышлял, как эта Леночка могла видеть Ермака и Гришу, если они здесь не были и не могли быть. А Ольга Константиновна рассказывала, как Леночка осиротела и ей пришлось взять ее к себе. Больше родни нет. Хорошо, хоть покойный брат дал дочери в руки профессию. Сам был фотограф и Леночку с детства научил.
— У вас своих детей нет? — полюбопытствовал я.
— Нет. Мужа похоронила давно.
— Тогда вы должны радоваться племяннице? Ольга Константиновна замялась.
— Племянница не доставляет вам радости? — догадался я.
Ольга Константиновна горько махнула рукой. Я внимательно посмотрел на нее, она на меня. Женщина глубоко задумалась. Я видел, как подозрение нарастало в ней с каждой минутой. Уж она-то знала свою племянницу!
Леночка влетела с разбегу.
— Ой как я хочу есть! — закричала она еще из передней и осеклась, увидев меня.
Она нисколько не изменилась с того вечера, как я видел ее в ресторане. Та же взбитая прическа, платье рубашечкой, туфельки на каблучках-шпильках.
— Лена, это из угрозыска! — угрюмо сказала Ольга Константиновна.
Я шагнул к растерявшейся девушке. Надо было не дать ей опомниться.
— Как вам не стыдно! — накинулся я на нее. — Оболгать честных людей! Почему вы не признались во всем Ольге Константиновне, если уж так боялись Жоры Великолепного? Тетя вас воспитала, а вы отплатили ей злом. Не смейте отпираться, милиции все известно. Нашли себе компанию: воры, тунеядцы, преступники! Где остальные вещи, ну? Вот получите десять лет тюрьмы!
Леночка схватилась за голову, рот ее некрасиво перекосился, она заплакала.
— Я не виновата! Неужели меня посадят в тюрьму? Меня заставили'! Что я могла сделать?
— Где вещи? — басом спросила тетка.
— Они все себе взяли. Не знаю. Ой! Ой! Мне дали сто рублей, и все, тетечка! Я же, правда, ничего больше не знаю.
Тетя начала с того, что закатила ей оглушительную пощечину. Я поспешно смылся. Отнюдь не собирался заступаться за эту девицу. Хорошая порка ей безусловно необходима.
Из первой телефонной будки я позвонил Анатолию Романовичу, рассказал последние новости и посоветовал нагрянуть немедля, пока Леночка в растерзанных чувствах. Он очень обрадовался. Сказал, что сделает это немедля.
Чтобы больше не упоминать об этой самой Леночке, скажу здесь. Конечно, она дала все показания, которые потребовались. Когда ее спросили (мне рассказывал потом Семенов): «А вам не жаль было этих двух ни в чем не повинных парней?», Леночка ответила: *Ни капельки. Я же их не знаю!»
Откуда этот цинизм у девятнадцатилетней девушки? Вы скажете: влияние Великолепного. Но что заставило ее общаться с подобными грязными типами? Ведь для ребенка было ясно, что это растленный негодяй. Неужели ей так был нужен- ресторан, куда он ее водил? Не понимаю.
Но продолжаю дальше. Окрыленный первым успехом, я решил идти до конца. Сделаю, что смогу. Для того и отпуск дали. На другой день я отправился к Олежке.
Он мне понравился. Живой вихрастый мальчишка с черными озорными глазами и плутовской улыбкой. Он был в форме — собирался идти в школу, хотя для второй смены было немножко рано, а для первой поздно.
Объяснив ему без обиняков, кто я такой и для чего пришел, я без ложного самолюбия стал советоваться с этим пацаном.
Олежка так любил Ермака, что даже не был польщен доверием. Принял как должное.
— Они с Гришей ходили к дяде Васе… — сказал он, подумав.
Что-то во мне дрогнуло: это было то, чего я ждал.
— Откуда ты знаешь?
— Костик ходил к Ермаку позвать его. Дядя Вася болеет. Вот он его и позвал, Ермака. Мы с Костиком сидим на одной парте. Костик рассказывал, что они по дороге встретили Гришу и тот пошел с ними.
Вот оно что! Я все время предполагал что-то такое… Но почему Ермак не рассказал об этом Анатолию Романовичу? Но, не успев задать себе этот вопрос, я уже знал почему. Потому что Ермак никогда бы не поверил, что дядя Вася способен на вероломство. Ермак судил по себе. А Гришка? А может, он говорил, но следователь не сумел использовать это его показание?
— Олег, ты знаешь, где живет этот дядя Вася?
— Знаю. Во дворе у Костика.
— Веди меня туда.
Олежка торопливо запер квартиру, сунул ключ в щель, и мы отправились «пробуждать совесть». Сказать по правде, я не очень надеялся. Вряд ли у Клоуна была совесть. Может, лучше отправиться немедля к новому следователю и попросить, чтоб он вызвал Клоуна на допрос? Но мало шансов, что тот сразу «расколется» (чтоб их черт побрал, я уже на их жаргоне стал говорить!) и выложит следователю, как было дело. Они же все панически боятся Великолепного. Но почему же я надеюсь, что мне удастся то, что может не удаться старшему следователю? Я и сам не знал почему. Но шел. По дороге купил папирос и винограда.
Мы прошли кварталов восемь и остановились перед ветхими домишками, из тех, что обречены на снос. Двор был, как улица, длинный и узкий. Долго мы по нему шли, а по обе стороны лепились друг к другу, как соты, подслеповатые домишки, палисадники, сараи, курятники.
— В самом конце, вон сороковой номер, — показал Олежка. — А вот и Костик!
Отличительной особенностью Костика были огромные разлапистые уши (поистине, бог шельму метит!) и хитрый, настороженный взгляд. Как внимательно оглядел он меня с ног до головы! Олежка думал с ним поговорить, но Костик пустился наутек. Куда? Я поблагодарил Олежку, сунул ему кисть винограда и постучал.
Дядя Вася лежал на кровати, укрытый по пояс лоскутным одеялом. Голова его была в пуху, должно быть, наволочка порвалась. Линючая заплатанная пижама была когда-то великолепна, и я понял, после кого он ее донашивает. И сам он точно облинял. Он сильно исхудал.
— Санди! — узнал меня больной. — Вот ты и пришел… Я так и думал, что придешь. Ермак прислал? Да ты садись…
Он решил встать с постели. Спустил голые ноги — до чего худые! — и стал шарить ногами шлепанцы. Я подскочил и подал этому ворюге шлепанцы — все же он больной.
— Как он там… Ермак? — мрачно спросил дядя Вася.
С момента ареста Ермака я его ни разу не видел, но, видимо, надо было сказать, что видел. Дальше я лгал вдохновенно. Когда я вспоминаю эту сцену… Психологически в ней было все наоборот: вор и подонок был предельно искренен и правдив, а Санди Дружников, отличавшийся правдивостью, лгал, как последний сукин сын. Даже сейчас краснею, когда вспоминаю этот странный день.
— Ермак меня просил сходить… — соврал я, нащупывая ход к его сердцу. — Вы болеете? Там Ермаку
