замечал.
— Ну… не изменяли, не бранились на весь дом, не жаловались друг на друга каждому встречному и поперечному. Соседи осудят ее. Ведь он не пьет, не гуляет, не дерется. Даже не курит теперь.
— Я не зал, что так плохи дела, — тихо уронил я.
Мы долго подавленно молчали. За раскрытым иллюминатором шумели в тумане невидимые волны. И все бил судовой колокол.
— Сколько сразу несчастий… — проговорил я. — И Ата вот слепнет. У тебя нет папирос?
— Есть.
Дедушка достал из стола гаванские, и мы закурили.
— Я все забываю, Санди, что ты уже взрослый мужчина, — сказал дед растерянно. — Ты любишь эту девушку? Ату?
— Да.
— Может, тебе просто кажется, Санди?
— Нет. Я ее действительно люблю. Уже несколько лет… Еще мальчишкой… Но я не знал, насколько она мне дорога. Думал, ну, люблю, и все. А я ее по-настоящему, на всю жизнь люблю.
— Слепая жена… Это очень тяжело. Впрочем, бывает хуже — когда чужие друг другу.
— Только она мне нужна, только она. Вот нужен ли я ей… не знаю.
— Гм, Санди. Ты нужен сейчас матери. Ей одиноко и тяжело.
— Да, я знаю.
— За чем же дело стало?
— А можно мне раньше уехать?
— Можно. Поговорю с капитаном. На первой стоянке пересядешь на самолет.
— Спасибо, дедушка?
— Не за что, Санди. Ты им… обеим облегчи жизнь.
— Я сделаю, что могу.
— Вот и кончается наше плавание через семь морей и Атлантический океан. Я тобой доволен.
— Спасибо!
— А теперь иди. Я буду писать твоей матери.
— Она будет рада письму.
— Не огорчайся так, Санди. В жизни всегда получаешь удары. Надо уметь их переносить.
— Я научусь.
— Санди!
Я уже взялся за ручку двери. Дедушка подошел ко мне:
— Хоть ты и взрослый, но поцелуй меня, как прежде, когда был маленький…
Все-таки дед был очень одинок. Кроме товарищей по работе, никого у него не было. Разве у него жена? Разве у него сын? Холодные и далекие.
Я крепко обнял деда и несколько раз чмокнул его в обе щеки. Он бледно улыбнулся. У него задергалось веко.
Я не спал всю эту ночь. Сидел на опустевшей палубе, смотрел во влажную, насыщенную всеми запахами океана тьму и слушал туманный сигнал. Но, как это ни странно, я не чувствовал себя несчастливым.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
Меня никто не встретил на аэродроме, потому что я не известил о своем возвращении. И хорошо сделал: самолет пришел в четыре утра вместо девяти вечера (задержала нелетная погода), и мама, по крайней мере, не нервничала. Такси доставило меня до дома за десять минут.
Я стоял у подъезда нашего дома и смотрел на пустынную в этот ранний час улицу. Город крепко спал. Солнце всходило где-то за горой. Ночью прошел дождь, и тротуары еще блестели, отражая в лужицах дома и небо. Был конец лета, и, наверное, стояла жара, а ночи были душные, так как даже дождь не освежил воздуха. От радости у меня так билось сердце, что я его даже чувствовал.
Где бы человек ни ездил, какие бы радости ни получал от путешествий, но самая большая радость — вернуться домой! Наверное, Лялька осудила бы меня за то, что я продолжаю радоваться, когда столько у меня горя, но, сказать по-честному, я радовался как сумасшедший.
Подхватив свои два чемодана (один с подарками из далеких стран), я быстро поднялся на третий этаж. Мне не надо было звонить: у меня был свой ключ, который я берег как реликвию.
Тихонько открыв дверь, я вошел на цыпочках в переднюю, оставил там чемоданы и, невольно улыбаясь до ушей, открыл дверь в столовую.
Все было как прежде, чисто, уютно. Всюду мои яхты и бригантины. Запах нашей семьи. В нише на моей тахте спала кошка. Я ее не знал. Она раскрыла зеленые глаза и подозрительно посмотрела на меня. Я пересек столовую и вошел в комнату родителей. Мама спала на широкой низкой кровати, зарывшись лицом в подушку. Она была одна во всей квартире… Значит, это правда: папа ушел от нас.
Я присел у мамы в ногах и долго сидел так не шевелясь. Окна раскрыты настежь. Мама никогда не боялась сквозняков. На ковре, возле постели, лежала книга. Мама читала перед сном. Интересно, что она читала. Я осторожно нагнулся и поднял книгу. Тендряков, «Свидание с Нефертити».
Мама приподняла голову и сонно посмотрела на меня, еще не проснувшись окончательно. Она была коротко подстрижена, и это молодило ее, но как она осунулась, похудела… Сиротиночка моя! Мама обнимала меня и плакала. Я неловко гладил ее по волосам.
— Не плачь!
— Санди, как ты здесь очутился? Может, это сон и я сейчас проснусь? Ох, Санди! Какая радость!
И вот я опять бессовестно счастлив! Мама хлопочет вокруг меня. В пестреньком платьице — мама не любит халатов — она спешит на кухню. Поставлен чайник. Вынута белоснежная скатерть.
— Эх, к чаю почти ничего нет! — восклицает мама и тут же ставит тесто. — Санди, почему ты не телеграфировал?
У мамы всегда был полон буфет, полон холодильник всякой вкусноты. Видно, когда женщина остается одна, ей не хочется наготавливать для себя одной.
— Мама, давай пить чай в кухне. Я всегда вспоминал нашу кухоньку. Ну, мне так хочется, здесь уютнее…
Пьем чай на кухне. Маме как-то неловко: она не знает, известно ли мне… И я помогаю ей:
— Мне написала обо всем Лялька. Потому я и приехал. Мама! Ты не очень убивайся.
— Все это тяжело, сынок. Я креплюсь. Ему, наверно, хуже…
— Папе? Ты только скажи… Я же должен знать… У него… новая семья?
Мама чуть улыбается:
— Как будто не предвидится. Андрей живет у матери.
— Значит, третьего нет? Вы не развелись?
— Кет, Санди, конечно.
— Тогда почему папа ушел?
— Это не так легко объяснить, Санди, сын. Я потом… Ладно?
— Ладно, конечно. Только скажи, это он тебя бросил?
— Никто никого не бросал. Я больше не могла. Взаимные обиды зашли слишком далеко. Мне хотелось побыть одной, подумать. Я и попросила его пожить у бабушки.
— У папы тяжелый характер, я знаю. Но если…
— Ты ешь, Санди! Ты же любишь яичницу с салом. А к вечеру я испеку пироги. Твои любимые.
— С вишней?
— Вишня уже прошла. Хочешь с яблоками? Можно еще с капустой и яйцами. Почему не спросишь про Ермака… Ату?
— Мама, я боюсь спрашивать. Ата… ослепла?
