— А Мишу видел? — улыбнулся Алеша.
— Да. Он заведовал этой самой пекарней, на которой выпекали лишь одно изделие — «Алешин хлеб», навсегда пришедшийся по вкусу сибирякам. Он был женат на своей немой, детей у них не было.
— А Христина? — спросил Виталий.
— Она была женой академика, я ж сказал, и сама довольно крупным ученым, доктором наук. За свой труд «Человек в экстремальных условиях» она получила Государственную премию.
Все ошалело глядели на меня.
— Однако звания ты раздаешь щедро, — рассмеялся не без неловкости отец.
— А про себя?
— А ты?
— А себя как видел? — загалдели гости.
— Мама говорит: нескромно.
— Ничего.
— Валяй, рассказывай.
— Но я не понимаю маму… Я видел себя отнюдь не лауреатом, никто меня не чествовал. Никакой славы. Я видел себя работягой. Просто усталым работягой. Будто я вел какую-то странную яркую машину, не похожую ни на одну из машин Земли. Это был не самолет, не вертолет, не ракета — наполовину прозрачный шар. И я вел его над залитым светом Земли пространством Луны, — как неприветливо и холодно мерцали острые лунные пики и кратеры. А потом я увидел полуокружность залива Радуги, где раскинулся космодром в обрамлении причудливых, изъеденных солнцем и холодом скал. Там, в укрытии скал, была наша база, обсерватория и сам лунный городок. А потом я увидел… Но это уже была не Луна. Может, Марс? Ветер гнал облака в лилово-красном небе. На горизонте угрожающе высились горные гряды. На огромной равнине подрастали деревья, и это были земные деревья!
Машина, которую я вел, была уже иного типа, нежели на Луне. Открытая. Мой товарищ позади меня распылял и раскидывал удобрения. Мы оба в скафандрах. Я оглянулся, чтоб взглянуть на улыбающееся веснушчатое лицо друга (за сорок лет, и все веснушки!). Милый мой Ванька Ракитин!
— Просто не верится, что этим кедрам всего, полтора года, — прокричал он в микрофон восторженно. — Через пятилетку они будут как вековые. Скоро на Марсе будет свой кислород.
— Не так скоро, лет через сто. Раньше скафандр не снимешь.
— Полвека — самое большое. Придумают что-нибудь еще.
— Не понимаю, значит, ты стал космонавтом? — спросил Женя.
— Не знаю. Пока я курсант летного училища.
— Андрей! Этого не было? — спросила Христина с ударением.
— Прямо словами Биче Сениэль, — усмехнулся я, — что же, отвечу всем словами Гарвея из этого же романа Александра Грина — Христина, это было. Простите меня. Было. Пусть вы не верите, не так уж это важно. Мне верит мама, мой друг Алеша и девушка в Москве, которую зовут Марина! Я еще не рассказал ей, но знаю, что она поверит. Она скажет: «Это правда, потому что это сказал Андрей Болдырев, который не лжет». Это почти по Грину. А вот цитата из романа Грина «Бегущая по волнам»: «Человека не понимают. Надо его понять, чтобы увидеть, как много невидимого».
Не верьте, вы — врач, но не психолог, скажу я вам, Христина.
— А я верю, Андрюша! — задиристо воскликнул Кирилл.
— Лауреатом Нобелевской премии хочется стать? — добродушно подмигнул ему отец.
— А кто из ученых не согласится? Но я не потому верю. Дело в том, что со мной было что-то подобное. Очень похожее…
Все удивились, стали просить рассказать. Но Кириллу Георгиевичу почему-то не захотелось углубляться в эти воспоминания.
— Однажды один бандюга хотел убить меня… Была клиническая смерть… В последний миг я испытал нечто очень похожее на то, что нам рассказывал Андрюша.
Христина пожала плечами.
— Мне, как ординатору, не раз приходилось наблюдать клиническую смерть и беседовать потом с возвращенными к жизни. Ничего похожего я не слышала.
— Не каждый пожелает рассказать, не каждый и сможет, — возразил Кирилл. — Со мной было так.
— И вы увидели будущее всех своих знакомых? — насмешливо переспросила Христина.
— Несколько иначе… разные будущие. Свои.
— Н-не понимаю.
— Я увидел сразу множество своих будущих. Они изменялись в зависимости от обстоятельств, от того, как я поведу себя в заданных обстоятельствах.
— Ох! — Я был потрясен. — Вот это да! И все эти будущие не были похожи одно на другое?
— По обстоятельствам не были (разные дороги мы выбираем), но по дорогам-то шел один и тот же человек и действовал он, как подсказывала его личность в любых обстоятельствах.
— Кирилл Георгиевич, — взволнованно допрашивал я, — вы видели всю жизнь до конца, по каждой дороге?
— Нет, Андрей, видимо, узловые пункты. Ну, если говорить языком драматургии, кульминационные моменты.
— Пример, пример! — закричала мама в полном восторге.
— Пожалуйста, несколько примеров. Например, я сразу увидел, как я уезжал из Звездного городка со смутным чувством сожаления, раскаяния и освобождения. Не сработался. Одновременно видел себя спускающимся по лестнице в здании Академии наук, раздумывая над тем, не слишком ли я хлопнул дверью, уходя от президента, и что именно я ему наговорил… Сознавая: мне этого не простят, но испытывая явное удовольствие от нервной разрядки, хотя знал, что это мне дорого обойдется. Кажется, я все же радовался.
Видел, как уходила от меня навсегда любимая женщина, хотя, чтоб удержать ее, достаточно было только солгать. Но я не смог.
— А Нобелевскую премию? — спросил Виталий. Кирилл лукаво рассмеялся.
— Это за меня видел Андрюша. — Он посмотрел на свои часы. — Пора идти, Ксения Филипповна. Извините.
Маме он поцеловал руку, меня расцеловал в обе щеки. Я пошел проводить Алешу и Христину.
— Скорее возвращайся! — сказала мама вдогонку.
— Ладно.
Не сговариваясь, мы пошли к набережной Космонавтов, туда, где на высоком обрывистом мысу высилась над Байкалом ретрансляционная телевизионная станция «Орбита». Мы обошли круглую кирпичную башню и сели на скамейке у обрыва.
— Плохо я себя чувствую, Алеша, — сказал я. Он понял, что я говорю не о здоровье.
— Это — что оставляешь меня здесь?
— Да.
__ Я знал, что ты будешь переживать. Напрасно, Андрей!
Во-первых, у меня здесь жена и… моя пекарня. Ведь я люблю выпекать свой хлеб. Я тебе говорил, что пекарню оставляют, хотя хлебозавод входит в строй?
— Знаю. Отец говорил, что твоя пекарня будет делать лишь одно изделие — «Алешин хлеб». А во-вторых, Алеша?
— Во-вторых, расстаемся мы на время. Все равно придется расстаться, ты ведь уедешь, когда окончишь летное училище.
— Я буду уезжать всю жизнь, но я всегда буду возвращаться домой, в Москву. Это мой самый любимый город — навсегда! Я ведь с детства много ездил с мамой на ее съемки, но мы всегда возвращались в Москву. Домой. Ты вернешься когда-нибудь в Москву?
— Конечно. Если захочет Христина пожить в столице. В моей комнате пока живет старшина милиции с семьей… Пока ему дадут квартиру. Комната ведь все равно пустовала. Ключ я оставил Максимовой. Помнишь, инспектор детской комнаты милиции?
— Помню, Алеша, она хорошая.
— Да. Очень.
Мы помолчали. Нам, как всегда, было так хорошо друг с другом. И Христина нам нисколько не мешала.
— Ты веришь тому, что я рассказывал?
— Верю.
«А Христина не верит», — подумал я, но вслух не сказал ничего. Я невольно усмехнулся.
— Вот такие дела, друг Андрей!
Мы посидели еще с часок. Солнце скатывалось с раскаленного неба прямо в Байкал, но было еще жарко.
Я простился с друзьями и пошел домой. Мама уже, наверно, нервничала. И вот…
— Присядем перед дальней дорогой, — сказала мама, как говорила всегда, когда мы с ней уезжали из дома или возвращались домой. Сегодня я уезжал один.
Что ж, мама оставалась с мужем, которого обрела вновь, которого любила всю жизнь.
Вещи сложены, советы выслушаны, поручения тоже. Мы поужинали вместе, втроем, присели перед дальней дорогой.
Все же отец не выдержал, спросил:
— Андрюша, скажи честно, ты действительно все это видел под водой? Все эти премии, награды… Это правда?
— Правда. Я все это видел, когда раскололось время. Насчет наград… я малость приврал. Мама догадывалась, но ей было смешно и чем-то даже нравилось. Но, кроме этого… второстепенного, все было, как я рассказал. Галлюцинация от удушья или еще что там, но был о! Пусть такие рационалисты, как Христина, не верят. Было!
Едем в Зурбаганский аэропорт. Виталий с маленьким чемоданчиком уже там.
— Это все твои вещи? — удивляется мама, оглядывая его.
