врасплох, но она все же решилась… К тому же мачеха, страдавшая от одиночества и очень уважавшая Евгения Петровича, изъявила желание воспитывать маленького. Всем троим очень хотелось мальчика!
Приходили письма от Христины. От них становилось легче. Неуклюже и сердечно выражала в них Христина свою любовь к Марфеньке. Она с нетерпением ждала дня свидания: Все спрашивала у Марфеньки, каковы ее планы и решения на будущее. А отец и все другие, кроме
Яши, считали, что теперь можно решать за нее. Это было просто унизительно! И потому Марфенька поступала как раз наперекор всем этим советчикам.
Она не хотела верить, не хотела смириться…
Это случилось так. В субботу Марфенька забыла при обходе сказать врачу — ее теперь лечил Саго Сагинянович, — что у нее что-то очень болит кожа на пояснице просто печет.
В воскресенье она от боли еле разговаривала с навестившей ее Любовью Даниловной. Гипсовая «кроватка» нестерпимо давила. Поясницу жгло огнем. Ночью она плохо спала. Пожаловалась дежурной сестре. Та подсунула большой кусок ваты.
Утром, при обходе, сестра сразу привела Саго Сагиняновича к Марфеньке.
— Посмотрите, доктор, какие пролежни… — сказала она шепотом, но Марфенька услышала.
Вот что… пролежни!
Марфеньке оказали всю необходимую помощь: смазывали, бинтовали, делали уколы…
Почти весь день Марфенька лежала, накрытая с головой простыней, делая вид, что спит. Ата пыталась с ней заговорить, развлечь ее, но ничего не вышло, и она углубилась в книгу.
Вечером Марфенька отбросила простыню и попросила санитарку достать из тумбочки бумагу и авторучку.
Письмо было не особенно длинное.
Письмо было переписано, запечатано. Санитарка обещала опустить его сейчас же в почтовый ящик на углу.
Марфенька сразу закрылась простыней.
Спать в этот скучный вечер Ата легла рано. Она не страдала бессонницей, и скоро Марфенька осталась все равно что одна. Электричество наконец выключили. Балконная дверь по просьбе обеих больных раскрыта настежь. В палате было очень светло, потому что наступила ночь полнолуния. Так светло, что виден желтый и красный цвет листьев в больничном саду… Листья не шелохнутся: стоял полный штиль. В небе не было ни облачка. Только самые яркие сияли звезды — первой величины.
Марфенька знала, что в эту ночь не уснет. Это была особенная ночь. Марфенька осталась с глазу на глаз со своей бедой.
Теперь она уже знала. Странно, что убедили ее… пролежни.
Ей было девятнадцать лет. Она была крепкая и сильная, она и сейчас после полугодового лежания все еще была сильна. Но она была обречена на беспомощность. До сих пор она отгоняла эти мысли… Настал момент, когда надо было продумать все до конца.
По натуре своей Марфенька тянулась всегда к радости, простору, яркой деятельной жизни, полной опасности, риска, преодоления трудностей. Отважная парашютистка, способный пилот-аэронавт, пловец, конькобежец… Старые мастера спорта прочили ей большое будущее. Надо же было именно с ней приключиться такому несчастью — лежать!
Марфенька с детства не любила думать о печальном, о страдании. Она не переносила Достоевского, Гаршина, Шевченко. Не могла спокойно читать в газетах о расовой дискриминации, линчевании негров, несправедливости, эксплуатации.
Так любить жизнь, радость, простор — и вдруг все это потерять! Все равно как если бы ее посадили в тюрьму. Этим летом она ни разу даже не плавала. Как она далеко заплывала в море, так, что совсем скрывался берег…
Больше она плавать не будет. Больше не поднимется на аэростате в голубое небо. Не прыгнет с парашютом, не побежит на коньках с Яшей. Они не будут путешествовать вместе. Они вообще не будут вместе.
Когда-нибудь, успокоившись и примирившись, он женится на другой. Яша станет большим писателем, будет много путешествовать… вместе с другой женщиной. А может, ему попадется домоседка, хозяйка, мать, и он будет путешествовать один. Тогда он будет грустить о ней, Марфеньке.
А она как будет жить? Никакой особой проблемы не было с ее способностями к математике… Отец очень умно и практично все распланировал за нее. Окончит заочно Московский университет имени Ломоносова — математический факультет. Потом закончит аспирантуру, тоже заочно. Математиком можно быть и без движения.
Постепенно, по мере того как все дальше и дальше будут отходить от нее юношеские радости и мечты и само воспоминание о них, она станет все сильнее и сильнее привязываться к математике. Чувства ее замкнутся в сурово очерченном кругу абстрактных истин. Она будет писать серьезные научные работы, их напечатают в специальных журналах. Быть может, она выдвинет новые гипотезы или опровергнет прежние. В мире будущего математика будет иметь огромное значение. Полеты в космос, кибернетика, проникновение в глубь вещества — все грандиозные мечты современного человека зависят от достижений математики. Научная работа даст Марфеньке «душевное удовлетворение, положение в обществе и материальное обеспечение» — так сказал отец, и он, безусловно, прав. Это единственный путь победить инвалидность, сделать себя ценной для Родины.
Она станет сухонькой, бледной, преждевременно состарившейся, очень ученой и, наверное, желчной, насмешливой… озлобленным инвалидом, слишком умным, чтоб позволить себе раздражаться открыто, как это делают некоторые несчастные старые девы. Не жизнь чувств, а холодная работа мозга ждет ее теперь. Так уж получилось…
Марфенька посмотрела на часы — было всего половина десятого. Тоска становилась непереносимой, хоть буди Ату. А что, если чуть-чуть постонать? Наверно, станет легче. Если Ата услышит, можно сказать, что болит спина, она и правда болит. Марфенька хотела уже застонать, но ей стало совестно: ведь она может терпеть, она сильная.
Как это бабушка Анюта сказала ей перед смертью? «Слабого человека встретишь — помоги ему, сильного — на его силу не надейся, своей обходись. Корни у тебя крепкие — выдюжишь… Сдается мне, жизнь у тебя нелегкая будет… Но ты не бойся… живи по правде, как твоя совесть подсказывает, и весь сказ…»
Зачем ты умерла так рано, бабушка Анюта?
Ничего так не жаждала Марфенька в этот горький свой нас, как сердечной человеческой ласки — единственного что не умели дать ей ни знаменитая мать, ни маститый ученый — отец.
Марфенька пошарила рукой на тумбочке и надела наушники, в которых давно уже жужжала музыка — передавали большой концерт. Разрастаясь, пронесся гул аплодисментов. Хорошо, что концерт. Марфенька прерывисто вздохнула, подложила свернутую простынь под поясницу — пролежень-таки горел, словно ожог, — и, прижав руку ко рту — жест уныния и душевной слабости, — приготовилась слушать.
«Заслуженная артистка РСФСР Любовь Даниловна Оленева исполнит…»
