Священник такой же человек, как и я. Бог велик.
— Ишь ты!.. — удивилась Евгения Ивановна. — Ну и ну!..
Перед отъездом Евгения Ивановна сочла своим долгом поговорить о Христине с директором обсерватории.
— Так-то вот, Филипп Михайлович, время я у вас даром не потеряла: научила ваших работниц сборке и ремонту материальной части. Теперь обойдутся без меня, особенно эта… Финогеева Христя. Старательность у нее большая и способности к этому делу.
— Очень рад, большое спасибо! — обрадовался Мальшет и крепко пожал руку старой баллонщице.
— Не стоит благодарности. Не за тем зашла. Хочу вот… поставить вас в известность…
— Что случилось? — обеспокоился Мальшет.
— А то, что просто позор всем сотрудникам обсерватории! А еще научные работники… Ученые. Атеистическая пропаганда у вас на низком уровне.
— Атеистическая… Вот те раз!..
— Да, совсем хромает пропаганда.
— Не понимаю…
— Оно и видно. Христина Савельевна-то у вас в бога верит. Недаром ее «монашкой» на стройке прозвали. Может, и случайно, а кстати. И в черта верит. Я как чертыхнусь, ей аж муторно.
— Вот не знал! Странно. Она ведь, насколько мне известно, детдомовская.
— А это ее уж после детдома обработали. Детдом здесь ни при чем.
— Вот как! Ну что ж, спасибо. Буду иметь в виду. Евгения Ивановна ушла, а Мальшет долго раздумывал над ее словами.
В тот же день он заглянул в лабораторию, где работала Марфенька. Она была одна и занималась самым детским делом: клеила огромного змея.
— Ого! — восхитился, как мальчишка, Филипп. — А вы толк в этом знаете!
— Когда-то в деревне с ребятами запускала. А теперь вот для аэрологических целей…
Мальшет присел на конец массивного, грубо сколоченного стола.
— Не испачкайтесь в клейстере!
— Ничего.
Мальшет помолчал, разглядывая полное румяное лицо Марфеньки с черными, словно крупные вишни, глазами. Розовые губы еще по-детски пухлы, подбородок несколько тяжеловат. В нижней части лица что-то упрямое. Очень насмешливые глаза. Короткие взлохмаченные волосы. «Стрижка — «мальчик без мамы», — усмехнулся про себя Филипп, а вслух спросил без обиняков:
— Где вы нашли Финогееву?
Марфенька медленно отодвинула банку с клейстером и вытерла руки о фланелевую тряпку.
— Могу вам сказать, как директору, но попрошу дальше не распространять.
Марфенька села на другой конец стола и коротко рассказала историю Христины Финогеевой.
— Вот и все!
Мальшет вытер пот со лба тыльной стороной руки: платок он вечно терял — потерял и на этот раз.
— Ужасно! — проговорил он. — Но чего же смотрела швейная фабрика? Ведь она была их работницей, пришла прямо со школьной скамьи…
— Дурной коллектив, равнодушный и черствый. Правда, она им не подходила. У нее же совсем нет никакого призвания к шитью. Она терпеть не может шить! Я заметила, она даже пуговицы не пришьет, пока не оторвутся все до последней. Каменщица из нее вышла отличная, но никак не портниха. В баллонном цехе ей, кажется, нравится. Она просто в восторге, что ей доверяют сборку аэростата.
— Вы никогда не пытались убедить ее?
— В чем?
— Ну… Я насчет всяких суеверий… — Мальшет почему-то сконфузился и даже покраснел.
Марфенька смотрела на него холодно.
— Нет, не пыталась. Я думала: рано еще пока… Что у нее за душой есть, кроме этой религии? Выпустили ее одну на дорогу, такую слабую, пугливую, — она сразу и заблудилась. Вот когда она станет крепко на земле… Тогда можете попробовать разубедить ее Филипп Михайлович.
Марфенька соскочила со стола.
— Скажите, вы не думаете, что общество должно отвечать за слабейших в нем? Например, тот дурной коллектив, который дал ей погибнуть. Никто не ответил за нее, а должны были бы ответить. Человек же не виноват, что родится слабым. Я читала у Павлова. Бывает нервная система сильного типа, а бывает слабого. Человек не выдерживает жизненных ударов и срывается. Это еще лучший исход, когда в религию ударится, а то может быть и еще хуже. Христина еще не пришла в себя, понимаете? Она ночью всегда мечется и кричит во сне. Я ее сразу бужу. У Павлова сильно сказано, я даже наизусть запомнила. Вот послушайте: «В подкорковых центрах головного мозга надолго сохраняются следы сильных страданий. Едва кора ослабляет контроль свой, угнетенные силы встают». Это значит во сне — понимаете?
Марфенька даже побледнела, цитируя эти строки. Мальшет посмотрел на нее с интересом.
— Да. Крепко сказано. А у вас нервная система сильного типа?
— Конечно!
Мальшет рассмеялся. Поднял наполовину склеенный змей и опять положил его на стол.
— Чему же вы смеетесь? — немножко обиделась Марфенька.
— Простите. Я просто вспомнил одну пословицу: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь». И… не знаю, собственно, почему… Я ведь мало знаю Христину Савельевну, но не кажется мне она такой уж слабой. Тут что-то другое, и одними павловскими теориями не объяснишь. Она легко ранимая. Но слабость ли это? Бывает, что такие «слабые» совершают подвиги, недоступные сильным. До свиданья, Марфа Евгеньевна. Будем надеяться, что о нас не скажут потом: плохой коллектив.
Мальшет лукаво улыбнулся и осторожно прикрыл за собой дверь.
«Эта Марфенька очень красивая, чем-то похожа на Мирру… нижняя часть лица, — подумал он и внутренне застонал. — Совсем не похожа! Никто на нее не похож. И… ведь знаю, как она страдает теперь, как я ей нужен. Ведь все равно не вытерпит и позовет меня. Тоже заблудившийся ребенок. Бравирует. Напускает на себя. И никто не знает, что она хорошая. Хорошая, я в это верю».
Глава вторая
ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ
Христина и Марфенька просыпались утром рано, часов в шесть, и, не умываясь, шли к морю купаться.
В тот год необычно смирным казался Каспий. Свеж и чист был воздух, пропитанный запахами моря. На высоком небе толпились каждое утро маленькие белоснежные кучевые облачка, называемые барашками. Они и вправду походили на беленьких пугливых барашков, спешащих на водопой. Иногда взошедшее солнце еще заставало бледную после бессонной ночи луну. Остывший песок хрустел под ногами. Волны тихо плескались, вылизывая песок. Дюны чуть курились: просыпался ветер. Пустынный горизонт был четок, как проведенная карандашом черта. Восток еще розовел. Марфенька на ходу снимала халатик и, смеясь, бросалась в теплые на рассвете волны. Она тут же уплывала так далеко, что Христина теряла ее из виду и начинала беспокоиться. Только когда показывалась вдали голова девушки, Христина успокаивалась и сама заходила в воду. Берег был такой отмелый, что надо идти далеко-далеко, и все еще будет до колен. Христина немного плавала, умывалась, напевая тихонечко, потом подплывала Марфенька, фыркая, как тюлень.
— Как ты близко от берега, — корила Марфенька Христину. — Иди ко мне, я буду тебя учить плавать. Ты же по-собачьи плаваешь! Смотри, вот стиль брасс. Попробуй, иди же! Смотри! А потом я тебе
