Но я бы никогда такого не полюбила. Почему? Чересчур он рассудочный… Или что другое? Как он будет каждый день встречаться с Яшей и Фомой, если высадил их на лед посреди моря?»
Она сняла платье, поправила туго обтягивающий купальный костюм и, бросившись в воду, уплыла, по своему обыкновению, чуть не до горизонта.
Оленев с Глебом сидели мокрые на влажном песке и с беспокойством ждали возвращения Марфеньки.
— Сумасшедшая! — ворчал Евгений Петрович. — Разве можно так заплывать? Вдруг судорога или сердце… Может быть, вызвать спасательную лодку?
— У нее крепкое сердце, — заметил Глеб.
Евгений Петрович так разволновался, что ему чуть не стало дурно.
Он послал Глеба за Мальшетом. Прошло минут сорок, пока тот его разыскал и привел. У Оленева дрожали губы, и он так рассердился на своего лаборанта, что не мог на него смотреть.
— Марфа Евгеньевна всегда так далеко заплывает, ничего не случится, — уверял Мальшет. — Мы уже привыкли. Вначале тоже беспокоились. Она, кажется, плавает с четырех лет. Ветлугу в разлив переплывала.
— Совсем не знал, — удивился любящий отец. — Кто же ее выучил так плавать? Ведь в Рождественском не было инструкторов плавания… Сама, как всегда и во всем!
Марфенька вернулась, по часам профессора, через час двадцать минут как ни в чем не бывало. Оленев в сердцах выругал ее, потом полюбопытствовал, почему она даже не запыхалась.
— А я отдыхаю, — пояснила Марфенька, — я люблю заплыть далеко в море, лечь на спину и отдыхать. Я не подумала, что ты будешь волноваться… Я… мне приятно, что ты за меня беспокоился. Пошли обедать. Филипп Михайлович, пообедайте у нас!
— Благодарю вас, Марфа Евгеньевна, я уже обедал! — ответствовал Мальшет.
Марфеньке захотелось показать ему язык, но это было невозможно, и она только лукаво посмотрела на молодого директора.
Пообедали вчетвером, причем Глеб принес бутылку какого-то редкого вина, которое он достал в Москве только через знакомую официантку. Вино было и вправду хорошее, даже Христина выпила рюмочку. Обед был очень вкусный, профессор ел и вздыхал: какую домработницу навсегда потерял! Что навсегда — это было теперь несомненно: Христина узнала радость труда общественного, гордость, что труд этот оценен коллективом, который она уважала и чье уважение ей было очень дорого.
Ночью, когда отец и дочь лежали уже в постелях, между ними произошел знаменательный разговор:
— Да, Марфенька, ты уже взрослый, самостоятельный человек! — начал Евгений Петрович. — Не влюбилась ли ненароком, а?
— Как сказать… — неопределенно отвечала Марфенька. — Сама не знаю. Нравится мне один парнишка. Но он пока… вообще чудак!
— А-а… Это твой приятель, Яша Ефремов?
— Ну да. Он, по-моему, любит меня. Но почему же не скажет?
— А если скажет… ты выйдешь за него замуж? Не рано ли? Тебе и девятнадцати нету.
— Зачем же сразу замуж… Пусть докажет свою любовь. — Марфеньке не пришло в голову, что Яша может ждать доказательств от нее! — Папа! — Марфенька даже села на постели. — Знаешь, папа, это тебе надо жениться!
Евгений Петрович слегка приподнялся на локте.
— Я думал, ты меня считаешь стариком…
— Вот чепуха, какой же ты старик! Совсем молодо выглядишь. Тебе, папа, наверное, тоскливо одному. Мама говорила, что есть одна лаборантка… любит тебя всю жизнь.
Евгений Петрович кашлянул и лег поудобнее.
— Только твоя мама и может такое придумать! Ольга Семеновна уже стара и не помышляет ни о каком замужестве.
— Уж не надеется на замужество?
— Кха!.. Она тут ни при чем. Я как раз хотел с тобой поговорить. Ты имеешь право знать… Я хочу жениться. В конце концов, я еще не стар, черт побери!
— Ты совсем молодой, папа! Я ее знаю? Кто она?
— Мирра Павловна Львова.
Наступило молчание, довольно тягостное для обоих.
— Она тебе не нравится? — высокомерно осведомился профессор. И, откинув нетерпеливо одеяло, встал и сел у окна. Ему было жарко.
Оба окна были открыты настежь: здесь, на прибрежье, воров не боятся. Скоро похолодает. Климат в этих местах резко континентальный.
— Ты обидишься, папа, если я скажу откровенно? — деловито спросила Марфенька, спуская ноги и шаря чувяки.
— Может быть, обижусь… Все же попрошу тебя высказаться яснее.
Марфеньке тоже стало жарко. Она подошла к отцу, присев рядом на подоконник.
— Я думаю, папа, что, женившись когда-то на моей матери, ты совершил большую ошибку. — Безусловно! Хорошо, что ты это понимаешь. Ты умница, Марфа.
— Так вот, папа… Теперь ты делаешь вторично ту же самую ошибку.
На этот раз молчание затянулось на добрые десять минут. Марфенька решила, что промолчит так до утра, но ни за что не заговорит первой.
Самое неприятное для Евгения Петровича было в том, что юная дочь была, безусловно, права. Она строго уточнила расплывчатые, неясные мысли самого профессора. Мирра была женщиной именно того типа, как и не принесшая ему счастья Любовь Даниловна, к тому же еще моложе ее на добрых двадцать лет.
— Я ее люблю! — глухо произнес профессор.
Марфенька порывисто наклонилась к отцу и, поцеловав его в гладко выбритую щеку, прижала к себе седеющую голову.
— Тогда, папа, женись, ну, пострадаешь немножко. Только не надо на нее дуться целыми неделями.
— О! А-а… Ну, на Мирру это бы не действовало. Евгений Петрович хотел засмеяться, показывая, что шутит, но не смог. Он был очень взволнован. Доброта и мудрость дочери — именно мудрость! — его растрогали. Какое счастье — такая дочь! А он старый дурак. И все же он женится на Мирре… если она не возьмет назад своего слова. Мирра обещала стать его женой, когда защитит кандидатскую диссертацию. Она, несомненно, защитит ее блестяще. В покровительстве она не нуждалась.
— Видишь ли, дорогая Марфенька, — заговорил академик, — ты мало знаешь Мирру Павловну. Она не подходит под шаблонную мерку. Никто не сможет сказать, что она выходит за меня замуж по расчету — это было бы клеветой. Она настолько блестящий ученый, что не нуждается ни в чьей протекции. Она сама благодаря своему уму, обширным познаниям и умению работать сделает любую карьеру, какую только захочет. И уже сделала: быть кандидатом наук в двадцать шесть лет — это замечательно. Не может у нее быть и материального расчета. У нее огромная квартира, оставшаяся после отца, двухэтажная дача — я бывал там у покойного Львова. Она не особенно всем этим и дорожит, это я знаю точно. Не потому, что не нуждается в комфорте — такая женщина не может быть без комфорта, — но потому, что она сама заработает столько денег, сколько пожелает.
— Она тебя любит?
— Нет. Не любит. Она никого не любит. Но ей хорошо со мной. У нас много общего. Она ценит во мне интересного собеседника, верного друга. Ну и, конечно, ученого. Мы будем гордиться друг другом.
— Я все же надеюсь, что впоследствии она и полюбит.
— Я надеюсь, что вы подружитесь. Она, Марфенька, вполне порядочный человек!
— Чего нельзя сказать о ее брате!
— Ну, он просто взялся не за свое дело. Он также очень способный. Работал в нашем институте, учился заочно и, представь, дважды перешагнул через курс, чтоб быстрее закончить. Он блестяще защитил
