Когда он ушел, я долго молчал, совершенно обескураженный, а Лиза, тихонько напевая, ходила по комнате и прибирала. Потом она подмела пол и села на стул возле бригантины.
— В чем дело, Янька, выкладывай! — сказала она. Разве я не могу выйти замуж, как все девушки?
— Я ничего не понимаю… — многозначительно произнес я.
Я вертелся на своей койке, как юла, то облокачивался на подушку, то разваливался, упираясь головой в стенку, то опирался на спинку кровати. Случайно я увидел свое лицо в овальном зеркале напротив и поразился, до чего у меня глупый вид. Почему-то я чувствовал себя глубоко обиженным.
Лиза испытующе посмотрела на меня и сказала, вздохнув:
— Хорошо, Янька, я попытаюсь тебе объяснить… если ты поймешь.
— До сих пор, кажется, все понимал! — буркнул я негодующе.
— А что тебя смущает? — спросила Лиза.
— Разве можно жениться… выходить замуж не любя?
— Значит, можно… иногда, — как бы сама удивляясь, ответила Лиза.
— Но ведь ты любишь Мальшета, я знаю! — закричал я вне себя.
— Чего ты кричишь? Все, все знают, что я люблю Мальшета, — с горячностью начала Лиза, — кому надо и кому не надо знать об этом. Но ведь ему не нужна моя любовь! В этом есть что-то унизительное: любить столько лет без взаимности. Я не хочу его любить, понимаешь? Мы с тобой, Яша, слишком идеализировали Мальшета.
— Ах, ты уже разочаровалась в нем? Ну, а я нисколько!
— Не разочаровалась. Он сам будет всю жизнь идти к одной цели и других поведет за собой. Я всегда буду ему верным другом и помощницей в делах. (Пойми, что ему ничего больше от меня и не нужно!) Но… нельзя так идеализировать человека… И у него есть недостатки.
— У Мальшета? — недоверчиво переспросил я.
— Да, у Мальшета. Я просто изводила себя, не находя взаимности, а он… он еще рассказывал мне с умилением о Мирре. И когда он уезжал, вот в этот раз тоже… он прямо сказал, что женится на ней, если она… соблаговолит согласиться.
Я наконец взбунтовалась. Я не хочу его любить. Не хочу. Если он мог любить такую женщину, как Мирра Павловна, значит, в нем есть такое, что способно принять те качества, которые так отталкивают нас в ней. Вот о чем я думала долго. Если хороший человек любит недобрую женщину, значит, он сам не так хорош, каким кажется. Мирра ведь тоже из породы гасителей, как ее покойный отец, как наша мачеха. Способность гасить все благородное, чистое и возвышенное, что попадается на пути, — это страшная способность. Все мещане таковы: они смеются над тем, что выше их, я боюсь и ненавижу таких людей! Как же мог Филипп увлекаться ею столько лет?
— Страсть, может быть, — глубокомысленно возразил я. — Вспомни кавалера де Грие и Манон Леско.
— Ведь я была совсем девчонкой, когда уже любила Филиппа, почему же ему ни разу не пришло на ум помочь мне освободиться от этого чувства, раз оно ему не нужно? Откуда у него, коммуниста, такая душевная бестактность, такой бессознательный эгоизм! Может, от матери? Она так несправедлива! За что она меня невзлюбила? Что я сделала плохого? А Фому я не обманываю.
— Но ведь ты его не любишь?
— Люблю его, как самого близкого друга — глубоко и нежно, вот! Прежде я была дурой и не ценила его, а теперь ценю. Он очень хороший человек! Разве он не спас тебе жизнь, когда вы были в относе? Знай, Янька, что я хочу полюбить его еще сильнее, чем… Если я буду его женой — всегда и во всем рядом с ним, — я скорее полюблю его, чем живя вдалеке. Я такая же женщина, как и все. Я тоже хочу иметь семью. Приветливого, доброго мужа и детей. Я не хочу больше быть одна так долго, пока не засушится сердце…
Лизонька заплакала, опустив голову на тумбочку, где стояла наша бригантина с пышными парусами. Бригантина чуть не свалилась, но, покачавшись, удержалась.
Мне стало совестно, что я так расстроил сестру. Я подошел и неловко поцеловал ее в косы.
— Не плачь, Лизонька, — сказал я. — Очень хорошо, что ты выходишь за Фому. Он славный парень, мой лучший друг!
Лиза еще поплакала немного, потом поцеловала меня в щеку, грустно вздохнула и пошла стелить постель. Мы еще немного поговорили о предстоящей свадьбе и легли спать. Но я слышал, как Лиза всю ночь ворочалась в своей постели. Если бы я не был двадцатилетним парнем, я бы тоже, может, всплакнул. Признаться, у меня точно кошки скребли на сердце. Словно я терял сестру, словно она уезжала куда-то далеко-далеко. Подходил полдень жизни, и вот уже у Лизоньки все оборачивалось не так, как это мечталось и планировалось утром. Только у меня, дуботола, словно по нотам разыгрывались и общественные и личные мои дела. Я начинал думать, что «родился в рубашке». Марфенька явно меня любит, несмотря на все мое недоверие. Все, что я сочинял, неуклонно принималось в печать. Обо мне уже и в газетах писали: молодой, начинающий, яркое дарование и так далее. Только захотелось стать пилотом — и вот я уже пилот! Какая-то чересчур облегченная у меня жизнь! И в ту долгую ночь, когда я то задремывал, то просыпался, слыша, как Лизонька ворочается с боку на бок, сердце мое разрывалось от жалости к старшей сестре. У нее вот жизнь складывалась не особо важно.
Они зарегистрировались в воскресенье в Бурунском загсе.
Празднование свадьбы было отложено до приезда Мальшета, а пока были приглашены только самые близкие, просто «немного отметить». Иван Матвеич был счастлив: лучшей жены сыну он никогда и не желал и с самого утра ходил немного подвыпивший на радостях и всем рассказывал, как он доволен. Зато наш отец с мачехой очень меня удивили: они никак не реагировали на это событие, будто пришли на очередные именины.
Были, конечно, Иван Владимирович с Вассой Кузьминичной, моя Марфенька, Христина, наш бывший классный руководитель Афанасий Афанасьевич (он постарел, но все такой же милый энтузиаст), две школьные подруги Лизоньки (одна уже врач, другая — бригадир рыболовецкой бригады) и несколько друзей Фомы — капитаны промысловых судов, механики, рулевые.
Кажется, всем было очень весело. Я тоже под конец, подвыпив, развеселился и даже хотел танцевать с Марфенькой, но она посоветовала сначала научиться и танцевала с кем угодно, только не со мной (преимущественно с долговязым рулевым!). Фома был очень бледен, почти не пил и выглядел каким-то растерянным. Лиза, наоборот, смотрела ясно и весело. Косы она уложила в модную прическу, взбив отдельные пряди волос и закрепив сзади свободным узлом. Несколько коротких прядей упали на высокий чистый лоб. На ней было нарядное светлое платье, на шее прозрачный кулон на золотой цепочке — подарок Вассы Кузьминичны. Фома был одет в новехонькую капитанскую форму. Черные волосы лежали почти гладко. Он женился на любимой девушке, но не был уверен в счастье. Мне сделалось его очень жаль, и я от всей души пожелал ему счастья, когда мы стали прощаться. Кто расцеловал новобрачных, кто пожал им руки, все пожелали им счастья и разошлись, оставив их начинать новую жизнь в доме капитана дальнего плавания Бурлаки. Морской барометр на стене показывал ясно.
Отец с мачехой, такие же невозмутимые, как и в начале вечера, отправились на лошадях на свой линейный участок, а мы все, обсерваторские, уселись в грузовую машину и со смехом, шутками, песнями поспешили восвояси. Мстя за рулевого, я сел между супругами Турышевыми, пока Марфенька не упросила Вассу Кузьминичну подвинуться, и так ехала рядом со мной. Пока мы доехали, и хмель мой прошел: ветер выдул его из головы.
Какой пустой показалась мне наша комната без Лизоньки! К горлу подкатил комок, и я чуть не разревелся, как мальчишка. Но мне было уже двадцать лет, я был мужчина, пилот. И надо было привыкать жить без старшей сестры.
Я долго стоял посреди комнаты (было дьявольски холодно, потому что я забыл сегодня протопить печь) и думал, как отнесется к этому Мальшет. Иногда мне казалось, что он все же любит Лизоньку, просто он с головой ушел в работу. Каспий поглотил его чувства. Тошно ему будет, если он очнется и осознает эти свои запрятанные глубоко чувства. В общем, кто его разберет! Я быстро разделся и лег в Лизину постель: моя койка была хуже, и Лиза перед уходом вынесла ее в сарай.
А наутро была целая история с Глебом Львовым. Он, оказывается, ничего не знал о том, что Лиза
