в ней фиолетовые отблески, словно отражённое северное сияние.
Мы остановились, не зная, куда идти. Опять дунул ветер, крепче, увереннее и, будто озоруя, сбросил на нас с зубчатой вершины горсть снега. И вдруг завыл протяжно и тонко, как летящий снаряд. И, как бы дополняя впечатление, раздался оглушительный грохот, словно залп из орудий, — то лопались льды под напором Каспия. Фома медленно попятился и опустил к ногам свою ношу.
— Ну, Яша, держись! — торжественно произнёс он. — Теперь Каспий начнёт себя показывать... Шторм. Уйдём от стены...
Взвалив на спину кладь, мы поспешно удалились как можно дальше от ледяной гряды. И только отошли, она раскололась, осела, лишь туман пошёл.
Страшная была та ночь. Порой тучи обволакивали диск луны и в сгустившейся непроницаемой тьме слышались только рёв моря и грохот разбиваемого льда. Шторм сбивал с ног — скорость ветра была не меньше десяти баллов, мы падали, больно ушибаясь, помогали друг другу подняться, озирались, не зная, куда идти в темноте. Но луна выбивалась из туч и озаряла призрачным светом бесконечную колышущуюся равнину, на которой будто землетрясение происходило. Напрягая все силы, мы бежали от рушившихся ледяных гор, ища открытого места. Но и там не было спасения. Лёд наползал, как лава, догоняя нас. Два огромных ледяных поля яростно столкнулись друг с другом, как первобытные чудовища. От страха я бросил было рюкзак, но Фома вернулся и поднял его. Пришлось тащить. Компас он у меня после этого забрал.
Всю ночь зыбь ломала и крушила стоячую утору. Под конец мы настолько выбились из сил, что уже и не особенно остерегались. Чистая случайность, что мы остались живы. Просто нам везло! Лёд лопался то здесь, то там, в разрастающихся разводьях бушевала чёрная вода. Мы только старались не потерять друг друга и даже связались верёвкой на всякий случай.
Запоздавшее утро нашло нас на небольшой льдине, стремительно уносимой течением на юг. Как мы на неё попали, я и сам не знаю. Помню лишь, как мы пытались уйти, но кругом оказалась вода и уйти было некуда.
Глава шестая
ОДНИ В ТЁМНОМ МОРЕ
Так мы попали в относ. Сначала льдина была большая, на ней могли разместиться человек двадцать ловцов и пять, а то и шесть лошадей. Фома сказал, что нет смысла разбирать вещи и устраиваться удобно, так как, без сомнения, нас до вечера подберут. Вот только рассеется туман — и самолёты выйдут на поиски.
Льдина довольно быстро, до двух узлов в час, дрейфовала на юг, как показывал компас. Море успокоилось, только сильно паровало, над уснувшими волнами стелился густой серовато-белый туман. Настал полдень, но туман не рассеивался. В три часа мы слышали шум самолётов высоко над пеленой туманов. Наступал вечер, мы пообедали хлебом и салом из Глебовой посылки (должно быть, она предназначалась для рыбаков, но он почему-то её не передал). Вместо воды мы сосали, как леденцы, кусочки льда. Лёд был солоноватый, но не такой, как морская вода.
— Придётся ночевать здесь, — сказал Фома и стал выгружать из мешка свои вещи.
Я тоже схватился за рюкзак. Помимо всяких мелочей — мыла, зубной щётки, смены белья и тому подобного, — у нас оказалось два шерстяных одеяла и простыни. Последним Фома очень обрадовался.
— Могут понадобиться на парус, — заметил он. Мы надели на себя всё, что было, — по две пары белья, рубашки, джемпера, куртки. Из двух телогреек и одеяла сделали постель, вторым одеялом, бушлатом Фомы и моим стареньким пальто решили укрыться.
— Вдвоём тепло будет спать, — весело сказал Фома. Спать не легли, а сели рядышком на постель и стали разговаривать. Все о том же — как теперь беспокоятся Лиза и Иван Владимирович. Наши отцы, наверное, ещё не знают, что мы в относе. Лиза не станет их преждевременно волновать. Вот если нас не подберут в ближайшие дни...
Мы очень беспокоились о Мальшете и Охотине. Ведь они тоже, наверно, попали в мокрую метель и у них могло начаться обледенение... Андрей Георгиевич не бросит ни Филиппа, ни ценных научных приборов, значит, они заночевали на льду... Я вдруг подумал, что во время шторма самолёт могло растереть в порошок движущимися льдами... Если бы у нас была хоть рация... мы бы запросили о них по радио и о себе бы сообщили.
Когда нас найдут? Глеб, конечно, сообщил о нас ещё вчера. Утром должны были вылететь на поиски. Если бы не этот проклятый туман, нас бы уже подобрали. Моя лоция была со мной, и мы заглянули в неё, пока ещё не стемнело. Вот что прочли мы насчёт туманов: «Стелющиеся туманы, морские испарения наблюдаются чаще всего при ветрах южных румбов, юго-восточных и юго-западных. Стремление к образованию туманов удерживается обычно в течение нескольких дней, особенно в тех случаях, когда туман охватывает значительный район моря. Наиболее часты туманы непродолжительные, преимущественно в ночные и утренние часы, однако вероятность длительных туманов (несколько суток) составляет около шести процентов от общего числа туманов вообще».
— Всего шесть процентов! — обрадовался я. — Неужели мы попадём в эти шесть процентов? Завтра тумана не будет. Правда?
— Не знаю... — неуверенно ответил Фома, — я надеюсь, что ночью мороз спаяет разбитые льды, мы сможем перейти на стоячую утору и добраться до берега.
Я промолчал. Что-то не похоже на мороз — стоял полный штиль, было тепло — плюс четыре градуса примерно. И к вечеру потеплело ещё. Вокруг, перегоняя нас, плыло множество ледяных глыб. Сталкиваясь, они издавали треск, словно скрежетали зубами. Как только стемнело, стало тревожно и тоскливо на душе. Я вспомнил, как месяц назад, поставив сети, мы плыли на бударке к «Альбатросу» и меня охватил страх заблудиться в этой бесконечной водной пустыне. Теперь случилось то, чего я боялся, — мы были одни в тёмном море, на неверном куске льда, который мог расколоться или растаять, если нас вынесет в Средний Каспий.
Я прислушался — ни звука, ни крика птицы, только глухой плеск воды да шуршанье и скрежет проплывающих льдин. И туман, туман гнетущий, обескураживающий, ни единой звёздочки не просвечивало сквозь него. Глухо, сыро, холодно, темно и тоскливо. Я невольно придвинулся ближе к Фоме, он считал, сколько у него осталось папирос.
— Одиннадцать штук всего! — посетовал Фома. — Хорошо, что я курец не азартный, а то знаешь как тошно пришлось бы.
— Лучше береги спички, — посоветовал я.
— Для чего?
— Для костра.
— Изо льда, что ли, костёр разведёшь?
— А может, выберемся на землю... Не знаю для чего, но спички, наверно, понадобятся.
— Твоя правда. — И Фома бережно спрятал спички во внутренний карман куртки. Одну спичку он всё- таки истратил, уж очень ему захотелось курить.
— Фома, как по-твоему... — начал я о том, что меня будоражило весь день, — подло поступил Глеб, высадив нас на лёд, или он должен был спасать самолёт?
— Себя он спасал, — неохотно буркнул Фома.
— Себя? Видишь ли, я обязан, как комсомолец, справедливо решить этот вопрос, а досада — плохой советчик.
Фома коротко хохотнул.
— Поставь себя на его место. Как бы ты поступил?
— Я? Если бы самолёт был дороже атомного ледокола, и то бы я решил так: пусть пропадает машина, но не бросил бы товарища. Главное — поступить по чести!
— «Главное — поступить по чести», — как эхо повторил Фома. — По чести? — переспросил он, вдумываясь в слово. — Главное — быть человеком...
Подумав ещё немного, Фома сказал так:
— Глебу хотелось стать настоящим лётчиком. Настоящим — это он понимал так: постигнуть всю технику, ну и мужество приобрести. Его папаша и эта сестрица Мирра не верили в него: дескать, хилый, слабый от рождения, куда ему стать лётчиком. В этом они ошиблись. Ты видал, как он управляет машиной? У него же каждое движение отработано, что тебе хороший пианист. Смотрит на ноты, а пальцы сами по себе
