кресло. Я была не причесана — ну и пусть. И платье впопыхах надела мятое…
Ермак крепко пожал мне руку, его товарищ холодно кивнул. Они сели на стулья. Ермак сильно нервничал.
— Зина умерла, — сказала я Ермаку.
— Знаю, Владя, ты не спала всю ночь… мне рассказывали. Прости, что тебя побеспокоили, но…
— Я понимаю. Убийцу надо поскорее ловить. Но чем я могу помочь?
Коллега Ермака забарабанил пальцами по столу. Ермак взглянул на него — тот перестал.
— Я тебе не представил товарища, — спохватился Ермак. — .Старший лейтенант Суриков.
— Родня художника Сурикова? — апатично спросила я. Должно быть, его об этом спрашивали, он так и дернулся. — Не имеет отношения к делу, — рявкнул он.
— Однофамилец, — мягко сообщил Ермак.
Этот самый Суриков был несимпатичный: какой-то резкий, недоверчивый.
— Ермак Станиславович, разрешите я ее допрошу, — сказал он.
Именно так: допрошу. Теперь дернулся Ермак. Я улыбнулась ему и, прищурив глаза (все почему-то злятся, когда я щурю глаза), повернулась к Сурикову.
— Владлена…
— Сергеевна, — подсказал ему Ермак.
— Владлена Сергеевна… (Меня еще никогда в жизни не называли по отчеству, и я приосанилась.) Вы сказали по телефону товарищу Зайцеву, что Валерий Шутов, по кличке Зомби, ночевал у вас?
— Да.
— Расскажите, как это все было.
Я рассказала. Ермак очень расстроился и даже побледнел. Суриков как-то нехорошо посмотрел на меня, тоже прищурив глаза.
— Владенька, как ты могла его впустить… Этого подонка? — простонал Ермак.
— А как я могла не впустить, если он был… какой-то загнанный?
— В каких вы отношениях с Шутовым? — осведомился Суриков.
Ермак пробормотал что-то не совсем лестное по поводу умственных способностей некоторых работников угрозыска.
— Ни в каких. Я его всего три раза видела.
— Разрешите вам не поверить!
Я любезно разрешила. Суриков окончательно взбеленился и заявил, что ему требуется допросить меня не на квартире, а в деловой обстановке.
— Ты можешь сейчас поехать? — нерешительно спросил Ермак.
— Я еще не ела. Поем, а потом поеду с вами.
— Конечно, поешь! — твердо сказал Ермак.
Я отправилась на кухню и кое-что поела. Выпила чашку кофе. Затем переоделась в своей комнате.
— Где спал Зомби? — спросил Ермак.
— В папиной комнате.
На этом меня препроводили в угрозыск.
Ермак хотел присутствовать при допросе, но Суриков решительно запротестовал. Ермак ушел возмущенный.
Суриков долго и нудно меня допрашивал и еще дольше записывал. Он мне явно не доверял и все пытался «сбить с панталыку», что, естественно, ему не удавалось.
— Придется вас задержать, — сказал он.
Я пожала плечами. Интересно, посадят ли меня вместе с воровками? Но в это самое время оглушительно затрещал телефон. Говорил начальник, я это сразу поняла по тому, как невольно подтянулся Суриков. Лицо его стало кислым.
— Слушаю, — сказал он недовольно.
— С вами желает говорить начальник, — буркнул он и, спрятав бумаги в стол, повел меня длинными коридорами.
В кабинете начальника на диване сидел взволнованный Ермак. Начальника я сразу узнала по описаниям Ермака. Это был Ефим Иванович Бурлаков, плотный, пожилой, лысый человек с веселыми и добрыми глазами. Это он перетащил Ермака из Севастополя в Москву. И вообще относился к нему по- отечески.
Бурлаков добродушно пожал мне руку, усадил в кресло и попросил рассказать еще раз про алиби Шутова. Я рассказала в третий раз. Суриков сел на стул за шкафом. Рядом с Ермаком на диване — не захотел, рядом с начальником без приглашения, видно, не решился.
Ефим Иванович с интересом выслушал меня. Спросил, откуда я знаю Зомби. Я рассказала о наших трех встречах: на даче у Геленки, на улице, когда он шел с Зиной Рябининой, и — вот эта третья, когда он, загнанный, постучал в дверь.
— Но как вы его не боялись? — искренне удивился Бурлаков.
Ермак полностью разделял его удивление, он просто недоумевал.
— Видите ли, Ефим Иванович, когда Зомби позвонил к нам, он был на грани истощения, запуган и затравлен. Это он меня боялся, не выдам ли его немедленно. А потом, когда я его накормила… Он чихал и хрипатил. У него не то грипп, не то ангина начиналась. Так я дала ему, на всякий случай, мамино снотворное… вроде аспирин.
На этот раз хохотали все трое, даже Суриков. Лицо его явно добрело. Он уже не косился на меня.
— И он послушно выпил?
— Он даже не подозревал, что это снотворное. Я сказала — аспирин.
— Какое снотворное? — серьезно поинтересовался Бурлаков.
— Кажется, фенобарбитал. А может, другое. У мамы разные снотворные были.
— И сколько таблеток?
— Две с горячим чаем, две вместо аспирина. Они посмеялись еще.
— Видимо, в комнате полно его отпечатков, — заметил Бурлаков. — Надо и таксиста найти.
Я достала из сумки бумажку.
— Вот его фамилия и номер такси. Я записала на всякий случай.
— До чего дошлая молодежь пошла! — совсем уже удивился Бурлаков.
— Ну что ж, спасибо вам, Владлена Сергеевна. Поскольку вы сами доставили Шутова на Петровку, никакого укрывательства я в вашем поступке не нахожу (это относилось к Сурикову). Ермак, позаботься насчет машины. И возвращайся ко мне: проведем совещание.
От машины я отказалась. Ермак проводил меня до вестибюля. Мы постояли минуту.
— Жалко Зину, — сказал он тихо.
— Да. Очень жалко.
— Вечером я тебе позвоню.
— Звони.
Я вышла на многолюдную шумную улицу.
На похоронах Зины Рябининой было очень много народа. Никто никого не созывал, но все как-то один по одному узнавали время похорон и пришли проститься с Зиной. Вся первая смена огромного завода была чуть ли не целиком. Молодежное общежитие, где жила Зина, собралось полностью.
Ее хоронили на сельском кладбище (в поселке, где дача Рябининых) в одной ограде с матерью. Наташа говорила, что Зина в последнее свидание с отцом просила не сжигать ее с крематории: она боялась.
Рябинин никак, видимо, не ожидал, что на сельское кладбище явится столько людей — и все с завода. Дорога от его машины до могилы дочери, наверно, показалась ему очень длинней. А стоило отвести глаза от воскового лица Зины (греб несли члены нашей бригады), как он сталкивался с чьим-нибудь осуждающим недоброжелательным взглядом.
Он вел под руку смущенную Гелену Степановну, которая шла во всем черном, потупив глаза.
Гроб поставили у края могилы. Все притихли. Ветер гнал по небу облака, качал деревья, на которых набухали почки, и трепал плащи и платья.
И вдруг до меня донеслось далекое трубное курлыканье… Высоко в небе летели клином странные необычные птицы, вытянув вперед шею и откинув назад длинные ноги, равномерно махая широкими крыльями. Они летели на большой высоте, и не разобрать было — белые то журавли или серые. Нервы мои сдали, и я во все горло закричала: — Журавли!
На меня зашикали. Папа схватил меня за плечи, ему показалось, что я падаю. Может, и упала бы.
Рябинин наклонился и поцеловал Зину в лоб. Он выглядел постаревшим лет на двадцать. Всю спесь его как рукой сняло. Приложилась и Гелена Степановна…
Я невольно порадовалась, что Геленки не было, — так лучше.
Простились и мы — Шурка, Олежка, папа и я, близнецы, девчонки из общежития…
А журавли улетели на север.
Отвернувшись ото всех, опершись на чью-то ограду, я безутешно плакала. Мне было очень плохо, очень стыдно. Если бы я затратила в борьбе за Зинку столько энергии и сил, сколько я отдала, спасая талант Шуры, может быть, она пришла бы в нашу бригаду вместе с Шурой и Олежкой и никогда бы не встретилась с Морлоком, принесшим ей гибель. Я знала, что могла бы спасти ее, если бы уделила ей все свое время, но я не уделила. Конечно, талант надо спасать, это ужасно, когда напрасно пропадает талант, но и обыкновенного человека надо вывести на правильную дорогу, если он заблудился. А я не вывела…
— Пошли, дочка! — обнял меня папа. — Ну хватит, хватит!
— Ты не знаешь, почему я…
