Вкус листьев коки

– Мне не холодно.

Я расстегнула молнию спальника и выглянула наружу. Гидо стоял неподвижно, как дерево, спиной к ветру, сунув руки в карманы. Глядя на его ссутуленные плечи, я подумала о лошади, попавшей под дождь: смирившись с холодом и неудобством, она даже и не думает роптать.

– Иди же, Гидо. Холодно! – повторила я.

Он покачал головой. Мы провели вместе три дня. Я уже знала, что он подарил на день рождения дочери и о чем они спорили с женой неделю назад. И все же между нами стояла необъяснимая стена, барьер расы и цвета кожи, несший на себе тяжесть веков. Не исключено, что виною всему были испанские завоеватели.

Наутро Гидо раздобыл где-то маленький круглый диск размером с хоккейную шайбу. Он вырезал из длинного куска дерева палку и, к моему восторгу, смастерил веретено. Я перерыла свой рюкзак в поисках грязного пучка овечьей шерсти, купленного в Ачупальяс. Мы сели в укрытии древних руин; Гидо отделил шерстяной жгутик от моего пучка и намотал на рукоятку. Я зачарованно смотрела, как крутится диск и пушистая белая шерсть превращается в идеально ровную нить.

– Где ты научился прясть? – спросила я. – Я думала, это женская работа.

– Даже и сам не знаю! – с негодованием ответил он; его пальцы умело разделяли волокна. – Просто с детства смотрел, как это делает мама.

Я была удивлена его мастерству. В стране, где от половой принадлежности зависело практически все происходящее с человеком от рождения до смерти, самым священным занятием для женщин считалось прядение. Этот обычай восходил ко временам инков. Инки разделяли людей по категориям в зависимости от возраста, класса и пола, выстроив почти безупречную административную пирамиду, основанную на десятичной системе. Каждые десять плательщиков податей подчинялись старшине, который, в свою очередь, подчинялся начальнику, в ведомстве которого находились десять старшин рангом ниже, и так далее вплоть до самого Верховного Инки.

Впоследствии инками стали называть всех, кто жил под сводами империи, но в начале титул «инка» относился лишь к знати; знаками отличия внутри этой группы были большие золотые диски, вставленные в мочки ушей. В ранний период существования империи «инков» было лишь два вида знати: прямые потомки родоначальника Манко Капак и те, в чьих жилах не текла королевская кровь, но чей род, тем не менее, восходил к первому племени, населявшему Куско. Со временем империя разрослась с такой скоростью, что знати не хватало, чтобы занять все высокие должности, поэтому возник третий класс, который инки называли «заслуженными». Обычно таковыми становились главы завоеванных племен – это ускоряло процесс их подчинения империи.

Верховный Инка поддерживал чистоту своего клана путем инцеста внутри королевской семьи – традиция, восходящая к тому времени, когда родоначальник женился на своей сестре Мама Окла. Были у него и наложницы для продолжения кровного рода; говорят, что у Атауальпа их было более пяти тысяч. Немногие видели Верховного Инку в лицо, так как оно было всегда скрыто под покрывалом – сын Солнца был слишком могуществен, чтобы на него смотрели простые смертные. Все, к чему он прикасался, становилось священным – от остатков обеда до обрезков ногтей, которые осторожно собирали и уничтожали, чтобы враги не использовали их в обрядах черной магии.

Однако придворные обычаи знати имели небольшое значение для обычных крестьян, работавших в поле. Их жизни определялись возрастными отрезками, у каждого из которых было свое название и цель. Мальчик в возрасте от одного до трех месяцев считался «спящим ребенком». Затем он становился «ребенком в пеленках». В два года «ребенок, передвигающийся на четвереньках», превращался в «дитя, которого легко испугать». К двенадцати годам он становился «сборщиком коки», в шестнадцать – «посланником». Между двадцатью и сорока годами наступало время «воина», затем – «мужчина средних лет» и, наконец, после шестидесяти – «дремлющий старик».

Наследие инкских времен заметно и по сей день. Женщины отвечают за поголовье скота и заботятся о маленьких детях. Мужчины работают в поле. Женщины готовят и шьют; мужчины собирают дрова, вырезают из дерева садовый инвентарь и строят дома. Но главная женская обязанность – прясть и ткать. В языке кечуа есть даже особое слово, обозначающее умелую прядильщицу, – сантуюк, «одержимая святым духом», – в данном случае речь идет о святой Розе, покровительнице прядильщиц. Девочек учат прясть прежде, чем ходить; молодые женщины ткут сложные узоры, чтобы продемонстрировать свое умение и привлечь женихов. Они почти никогда не расстаются со своим веретеном, даже когда загоняют стадо, идут на рынок или качают детей у огня. В Андах женщина не считается женщиной, если не умеет прясть – и не просто умеет, а делает это хорошо.

Я попробовала свои силы. К счастью, у меня был уже небольшой опыт, хотя дома я использовала ножное колесо и тончайшую шерсть мериносов, без прилипших к ней колючек и помета. Но это веретено как будто жило своей жизнью, выскакивая у меня из рук и спутывая нить, которая выходила узловатой и перетянутой.

Забравшись на одну из стен времянки, я уселась на самый верхний камень, нащупывая центр веретена, вращавшегося в моих пальцах, и аккуратно расправляя тонкие, словно паутина, волокна, прежде чем они соединялись в нить. О завтраке я и забыла. Мулы блаженно щипали травку. Свет утреннего солнца окрашивал золотом мой комок пушистой шерсти.

– Карин!

Джон был готов идти. Гидо – тоже, хотя со свойственным ему терпением ждал, пока я закончу. И только тогда я вспомнила, что сегодня, если повезет, нам предстоит пройти последние девять километров по горной местности к руинам Ингапирки.

Унылое высокогорье вокруг было голым, как спина остриженной овцы. Вокруг расстилался первобытный ландшафт, невозделанная, нетронутая земля. По мере того как мы спускались ниже, века проносились мимо, и мы словно переходили от одной эпохи к другой.

Шестнадцатый век: маленькие фермы, окруженные величавыми стволами деревьев.

Семнадцатый: церковь с простым крестом, ослепительно-белым на фоне синего неба.

Восемнадцатый: женщины в домотканых туниках гонят овец по сельским дорогам.

Девятнадцатый: школа из саманного кирпича.

Двадцатый: современный город с крышами из рифленого железа. А рядом – подступ к древней круглой каменной башне – Ингапирка.

Переночевав на комковатом пружинном матрасе, мы встали за час до рассвета и вышли на улицы с тротуарами из потрескавшегося асфальта. Рассвет застал нас на руинах, где мы, затаив дыхание, ждали, когда солнечный полукруг покажется над близлежащими вершинами. Облака окрасились в оранжевый цвет. Самый высокий пик расплылся в белом сиянии. Один-единственный луч лазером прорезал небо и согрел мои волосы, лицо и тело. Камни вокруг засияли чистым золотом. Как будто сам солнечный бог одарил своим взглядом эту последнюю из оставшихся построек в его честь, прежде чем снизойти до простых смертных и осветить железные крыши города, который раскинулся перед нами.

Я провела рукой по стене, сделанной из круглых камней. Все швы были направлены внутрь, отчего кладка выглядела естественно гладкой. Сколько сил и мастерства было положено на то, чтобы придать всем камням одинаковую форму и размер. Я вспомнила крошечную глинобитную хижину на горном перевале, который остался позади. Откуда у людей, существующих на грани выживания в жестоких условиях, взялись силы, чтобы построить башню, где каждый камень имел безупречные пропорции? Могла ли я, будь у меня лишь каменный топор, отвес и дюжина голодных ртов на руках, даже мечтать о дворцах и храмах, возведенных во славу богов? Ответ на этот вопрос лежал южнее – в сердце империи, на тропе инков.

ГЛАВА 7 В логове дракона

Путевые заметки: «Они просверлили семь отверстий, чтобы устроить огромный взрыв, и подпалили фитили.

– Когда рванет? – спросила я.

– Через две или три минуты, – ответили они.

– Так две или три?»

Намбиха. Те, кто слышал о ней, лишь вздыхали и качали головой – мол, это место на самом краю цивилизованного мира, где царят безысходность и беззаконие. Отчаянные души, отправившиеся в Намбиху в