— А как же зовут этого «единственного»?
— Томас Сеймур, граф Сэдлей, — прошептала Елизавета, быстро отвернулась и вошла во дворец.
— О, Томас Сеймур?! — произнес пораженный Джон Гейвуд. Словно оцепенев от страха, он стоял неподвижно, устремив взор к небу и постоянно повторяя: — Томас Сеймур! Томас Сеймур! Не волшебник ли он, расточающий любовный напиток всем женщинам и сводящий их с ума своим красивым, задорным лицом? Королева любит его, принцесса любит его, и тут еще эта герцогиня Ричмонд, желающая непременно сделаться его женою. Одно только верно, что он — изменник, обманывающий обеих, так как обеим он сделал любовные признания. И тут же вмешивается судьба, делающая меня поверенным обеих женщин. Но я остерегусь исполнить оба поручения. Если бы этот волшебник сделался супругом принцессы, быть может, это было бы вернейшим средством избавить королеву от опасной любви. — Он замолк и в раздумье устремил неподвижный взор к небу. — Да, — сказал он затем с радостью, — так оно и будет! Я хочу побороть одну любовь другой. Для королевы опасно любить Сеймура. Я поведу дело так, что она возненавидит его. Я останусь ее поверенным, буду принимать от нее письма и приказания, но письма сжигать, а приказания не исполнять. Я не смею сказать ей об измене Томаса Сеймура, так как дал слово принцессе не выдавать ее тайны, и должен сдержать это слово. Итак, королева, радуйся и люби, продолжай лелеять сладкую любовную мечту! Я оберегаю тебя, королева; я проведу мимо тебя эту темную тучу. Быть может, она поразит твое сердце, но не посмеет коснуться твоей гордой, красивой головы!…
Вдруг чья-то рука опустилась на плечо шута и раздался голос:
— Ну, что же вы уставились на небо, точно читаете там новую эпиграмму, которою собираетесь распотешить короля и привести в ярость попов?
Джон Гейвуд не обернулся и не изменил своей позы, продолжая пристально смотреть на небо. Он сразу узнал голос человека, заговорившего с ним, и отлично понял, что к нему приблизился не кто иной, как безумно-отважный чародей, которого он только что проклинал в глубине души, не кто иной, как Томас Сеймур, граф Сэдлей.
— Скажите, Джон, действительно ли это — эпиграмма? — допытывался между тем граф Сеймур. — Неужели это — эпиграмма на лицемерный, похотливый и ханжеский поповский сброд, который с богохульным лукавством вертит лисьим хвостом вокруг короля и вечно изыскивает средство, как бы поставить хитрую западню кому-нибудь из нас, честных и храбрых людей? Не таково ли откровение, сходящее на вас с неба?
— Нет, милорд, я просто смотрю на коршуна, реющего вон там, в облаках. Я видел, как он поднимался, и, представьте себе, граф, какое диво: в каждой лапе у него было по голубке. Две голубки на одного коршуна! Не слишком ли это много, и не противно ли это природе и закону?
Граф бросил на Джона пронзительный, испытующий взгляд.
Однако Джон Гейвуд остался невозмутимо спокоен и, как ни в чем не бывало, продолжал смотреть на медленно плывущие по небу облака.
— Как глуп, однако, подобный хищник, — сказал он, и как сильно вредит его жадность ему самому! Ведь, держа в когтях двух голубок сразу, он не может сожрать ни одну из них за неимением свободной лапы, чтобы растерзать свою добычу. Как только он захочет приняться за одну из птичек, другая тотчас вырвется у него и улетит прочь, и, таким образом, в конце концов коршун останется ни при чем, потому что он был чересчур жаден и хотел иметь больше, чем ему было нужно.
— Так за этим коршуном следите вы в поднебесье? Но, может быть, вы ошибаетесь, и тот, кого вы ищете, совсем не там, в вышине, а здесь, внизу, и, пожалуй, даже вблизи вас? — многозначительно спросил Томас Сеймур, внимательно посмотрев на собеседника.
Однако Джон Гейвуд прикинулся непонимающим.
— Да нет же! — возразил он. — Хищник еще летает, но это будет недолго продолжаться, потому что я видел уже хозяина голубятни, с которой коршун похитил обеих голубок. При нем было оружие, и этому коршуну — будьте уверены! — ни за что несдобровать; он будет убит хозяином за то, что похитил у него любимых голубок.
— Довольно, довольно! — с нетерпением воскликнул граф. — Вы хотите дать мне урок, но знайте, что я не послушаюсь дурака, хотя бы его совет и был мудрейшим.
— Правильно поступаете, милорд, потому что одни дураки настолько глупы, чтобы внимать голосу мудрости. Впрочем, каждый сам кует свое счастье! А теперь, мой мудрый господин, я дам вам ключ, который вы сами выковали для себя и за которым кроется ваше счастье. Вот, берите его, и когда вы сегодня в полночь будете пробираться по саду вон к той башне, то этот ключ откроет вам вход в нее, после чего вы можете спокойно взбежать по винтовой лестнице и отворить дверь на верхней площадке. За этой дверью найдете вы свое счастье, которое сами выковали для себя, господин кузнец, и которое будет приветствовать вас жаркими устами и мягкими ручками. Итак, с Богом, милорд, а мне надо спешить домой, чтобы обдумать веселую комедию, заказанную королем.
— Но вы даже не сказали, кто дал вам это поручение,— возразил граф Сэдлей, удерживая шута. — Вы приглашаете меня на свидание и даете мне ключ, а я совсем не знаю, кто будет ожидать меня там, в башне.
— Неужели не знаете? Так значит, не одна могла бы ожидать вас там? Ну, тогда это самая младшая и самая маленькая из двух голубок посылает вам ключ.
— Принцесса Елизавета?
— Вы назвали ее, не я! — промолвил Джон Гейвуд, освободившись от руки графа и поспешно направляясь к себе на квартиру.
Томас Сеймур проводил его мрачным взором, после чего медленно перевел взор на ключ, полученный им от Гейвуда и тихо произнес:
— Итак, принцесса ожидает меня!… Ах, кто мог бы знать, в какую сторону покатится королевская корона, свалившись с головы Генриха! Я люблю Екатерину, но честолюбие еще дороже мне, и если оно потребует, то я должен пожертвовать ради него своим сердцем.
VIII
ЛЕДИ ДЖЕЙН
Все спало во дворце Уайтгол. Даже слуги короля, скучавшие в прихожей королевской опочивальни, давно заснули, потому что король храпел уже несколько часов и этот величественный храп был радостною вестью для дворцовых обитателей; он удостоверял их в том, что они избавлены на целую ночь от службы и могут чувствовать себя свободными людьми.
Королева также давно удалилась в свои покои и непривычно рано отпустила своих дам. Она жаловалась на усталость после охоты и говорила, что сильно нуждается в отдыхе. Поэтому никто не должен был беспокоить ее, разве только по приказу короля. Но Генрих VIII, как было уже упомянуто выше, крепко спал, и королеве ввиду этого нечего было опасаться ночного беспокойства с его стороны.
Глубокое молчание царило во дворце. Пусты и безмолвны были коридоры, безмолвны все комнаты.
Вдруг в слабо освещенном коридоре показалась таинственная фигура: кто-то крался по нему тихо и осторожно, как тень. «Тень» была закутана в черный плащ, а густой вуаль скрывал ее лицо.
Едва касаясь ногами ступеней, она спустилась по лесенке. Тут она остановилась и стала прислушиваться. Все было тихо, нигде ни звука.
Значит, можно было идти дальше!
«Тень» ускорила шаг, потому что здесь было безопасное место, где никто не мог услышать ее. Это был необитаемый флигель замка Уайтгол; тут некому было подсматривать за ней.
Итак, «тень» двинулась дальше, по другому коридору, по следующей лестнице вниз. Тут она остановилась пред дверью зала, выходившего в сад, приникла ухом к этой двери и стала слушать, после чего трижды хлопнула в ладоши.
В ответ за дверью тоже хлопнули три раза.
«О, он там, он там! — воскликнула «тень». — Прочь все тревоги, страдания и слезы!… Он там! Я снова
