провалились.
— Может, то были не цыгане, а индейцы? — усомнилась Тори. Об американских цыганах она знала только из семейных легенд. А легенды — они легенды и есть.
— В том-то и дело, что цыгане. Потом, уже когда я стал археологом, как-то во время экспедиции в Италию встретился там с цыганским табором. Сидел у костра с ними, пел их песни, плясал... Они говорили: наш, наш, цыган ты. Я тогда и вправду чувствовал: да, цыган. Еле сдержался, чтобы не уйти с табором.
— Что ж не ушел? — нарочно насмешливо спросила Тори, подавляя странное тревожащее чувство, поднимавшееся откуда-то из бездонных глубин души.
— А тебя там не было, цынгарелла! — беззаботно рассмеялся Алан и непроизвольно потянулся к Тори, чтобы ее обнять.
Та отпрыгнула, зашипев, как рассерженная кошка. Тогда он усмехнулся и, глядя ей в глаза, поднес к губам портрет и поцеловал прабабушку Магду в алые губы. Тори вскрикнула, словно это ее губ коснулись горячие губы мужчины. И опять сладостный ток пронзил ее от сердца до паха.
— Твоя прабабушка Магда не запрещала мне ее касаться, — невинным голосом сказал Алан. — Надеюсь, у тебя нет претензий?
— Есть! — разозлилась Тори. — Это старинный портрет. Нечего слюнявить произведение искусства! Немедленно повесь его над камином!
— Слушаюсь! — И Алан отправился за инструментами, оставив Тори гадать, что же такое с ней происходит.
Оказалось, что Алан приехал на пикапе и привез газонокосилку, различные инструменты и еще целую кучу нужных вещей. Ох, зря Тори рычала на такого необходимого в хозяйстве человека! Впрочем, она уже сменила гнев на милость, и они дружно взялись за налаживание быта. Прежде всего, Алан собрал для Тори кровать, которую отец прислал ей из Аризоны. Девушка тут же отправилась наводить в спальне уют, велев Алану заняться картинами. Это были, в основном, копии с полотен известных американских художников: Вашингтона Олстона, Бенджамина Уэста, Гилберта Стюарта и других. Были здесь и авторские работы, подаренные дочке знаменитого скульптора друзьями ее отца. Эти картины она предназначала для гостиной. Они уже были распакованы, Тори и Алан обсудили, где их развесить, и новая хозяйка коттеджа поднялась наверх.
Алан проводил девушку глазами, снова с удовольствием отметив, какая у нее ладная фигурка. А потом подошел к стопке холстов, которые Тори трогать не велела. Это были ее собственные работы, она хотела повесить их в мастерской. Но Алану не терпелось взглянуть на результат ее творчества. Он решил, что художница не рассердится: все равно он увидит эти картины, когда будет развешивать. И он, захватив шесть верхних полотен, расставил их у стены, а затем отошел, чтобы лучше рассмотреть.
На всех картинах была изображена пустыня. И как изображена! Алану показалось, что если он подойдет и коснется рукой песка, то почувствует кожей его горячую шероховатость. Художница великолепно передала также ощущение бескрайности и мертвого покоя этого выжженного солнцем уголка Земли. Одиноко стоящие кактусы только усиливали такое впечатление.
Но что это? Алан присмотрелся к первой картине. Форма кактуса удивительно напоминала фигуру плачущей женщины. Опустив плечи и склонив голову, она стояла в пустыне, покинутая и безутешная. И... она чем-то неуловимо напоминала Тори. У Алана отчего-то сжалось сердце.
Он перевел взгляд на вторую картину. Там тоже рос кактус — высокий, горделивый, напоминающий красивого, но жестокого мужчину. Весь облик человека-растения говорил о надменности и самовлюбленности. Кактус цвел: из зеленой ладони выглядывали нежные цветы... Нет, это мужчина сжимал цветы в сильном кулаке, и они поникли, смятые грубым движением...
На третьей картине были изображены два кактуса, растущие из одного корня. Они были похожи на влюбленную пару: так на первый взгляд показалось Алану. Но тут он рассмотрел, что кактус-женщина отклоняется назад, словно в ожидании удара. На верхушке растения угадывалось лицо, выражавшее ужас и боль. Кактус-мужчина склонялся над ней в угрожающей позе. Его отростки походили на клешни, которые тянулись к телу отпрянувшей женщины. Лицо, проявленное среди колючек этого кактуса, представляло удивительное сочетание красоты и жестокости.
Странные чувства породили эти необычные изображения в душе Алана. Он не стал сразу рассматривать четвертую картину, а отошел к окну и невидящим взглядом уставился вдаль. Взъерошив привычным движением волосы, он заметил, что его пальцы дрожат, и пожал плечами, недоумевая, отчего так сильно подействовали на него эти странные картины. Может, оттого, что в кактусе-женщине он угадывал черты Тори, которая стала ему небезразлична? А мужчина — кто он? Что такое этот негодяй сделал, что она теперь шарахается от мужчин?
Постояв еще немного у окна, Алан снова вернулся к полотнам. На четвертой картине он увидел женщину. Да, ему уже не надо было вглядываться, чтобы разглядеть в растении женскую фигуру. Алан с облегчением увидел, что в ней не было печали. Она стояла, высоко подняв голову, и смотрела на огненный закат. На красивом лице проступала тихая безмятежность.
На пятой картине снова был мужчина. Он тоже просто стоял, глядя вдаль. Горделивый, красивый, молодой. Но отчего-то на этот раз Алан испытал к нему не жгучую неприязнь, а жалость. А, вот оно! Каким- то образом Тори удалось передать абсолютную бездуховность этой фигуры. Собственно, это действительно был не столько человек, сколько кактус. Черты размыты, взгляд пустой — неодушевленное растение...
Шестая картина снова изображала ту же пару. Только они уже не росли из одного корня, а стояли поодаль друг от друга. Кактус-женщина отвернулась от кактуса-мужчины. Вся ее фигура выражала безразличие. Мужчина был агрессивно напряжен и сжимал кулаки, но едва проступавшее лицо выражало изумление и растерянность. Казалось, будто он потерял что-то, что ему и не принадлежало...
Ошеломленный Алан стоял перед картинами. Он понял, что на них были изображены чувства Тори, история ее любви и разочарования. Алан был удивлен и мастерством девушки, и глубиной ее переживаний. Да, как художница она и должна чувствовать сильнее других. Разочарование в любимом, которое испытывает хотя бы раз в жизни каждый человек, для этой ранимой девочки стало настоящей трагедией...
— Я не просила тебя разбирать эти картины.
Алан вздрогнул и обернулся. На лице Тори не было гнева. Оно было бесчувственно, а интонации се голоса — холодны. И Алан понял, что многое сейчас зависит от его поведения.
— Ты сердишься? — мягко спросил он.
Тори стояла, прислонившись к двери, и настороженно смотрела то на Алана, то на картины.
— Странно. Ты правильно их расположил.
— Они очень необычны, Тори. Я никогда не видел ничего подобного. Это на самом деле замечательно... — Алан медленно подбирал слова, боясь сказать что-нибудь не то, нечаянно ранить и отпугнуть эту чуткую девочку.
— Обычный антропоморфизм, — сухо пояснила она, — перенесение человеческих черт на предметы и явления живой и неживой природы. Я думала, ты знаешь.
— Дело не в этом. Твои «растения» передают такую гамму человеческих чувств...
— Чувств, растраченных зря! — махнула рукой Тори.
— Не зря, если они вдохновили тебя на создание таких картин. Это настоящее искусство, Тори.
— Спасибо, Алан. — Она была благодарна ему за понимание, но из голоса не уходила настороженность, а лицо оставалось отчужденным. И Алан решил сменить тему.
— Ты не возражаешь, если твой искренний поклонник займется приготовлением обеда? Как насчет томатного супа с гренками?
— Как ты догадался, что это мое любимое блюдо?
— Элементарно! После пустыни всегда хочется чего-нибудь сочного. А что может быть сочнее помидоров?
За обедом Алан наконец решился расспросить Тори, каким образом она здесь очутилась.
— Ты заранее договорилась с Анджелой об аренде коттеджа? Вы переписывались?
— Да что ты! Просто Старик, ну мой двоюродный дядя Джеймс, с которым я бродила по пустыне,
