двойным гробом, в котором покоились Петр и Екатерина.
– На надгробном памятнике вырезать слова: «Разъединенные в жизни, соединенные смертью».
И Павел I, обернувшись к плачущим верным слугам своей матери, насмешливо улыбнулся.
За закрытыми ставнями Платон Зубов прислушивался к удалявшемуся погребальному кортежу, уносящему навеки его головокружительный успех. Слезы злобы душили его. В пасмурное небе разносится траурный звон колоколов, заглушаемый падающим снегом; звон провожал останки галантной императрицы, чьи триумфы и любовные дела поражали Европу, к услугам которой всегда были победы и любовь, но которая за всю свою жизнь не испытала ни радости быть завоеванной, ни женского удовольствия изменить своему любовнику. 1
1
>Творческое объединение «Планета» Всесоюзного центра пропаганды художественной литературы Coюзa писателей СССР.
Подписано в печать №06: 1990 г.
Тираж 20000. Заказ 5752. Цена 3 руб.
Жовтневая типография, г. Николаев; проспект Октябрьский, 296.
ОТПЕЧАТАНО ПО ИЗДАНИЮ «ОРИЕНТ» г. РИГА, 1910 год
I. ПОСЛЕ БРАЧНОЙ НОЧИ
21 августа 1744 года, в десять часов утра, перезвон колоколов собора Казанской Божьей Матери разливался над зелеными крышами, возвещая о венчании Петра Голштинского – Великого Князя и Наследника Всей России с Софьей Ангальт-Цербст, принявшей при православном крещении имя Екатерины Алексеевны.
Тяжелая бриллиантовая корона врезалась в кожу, оставляя красную полоску на выпуклом лбу Екатерины, у которой разыгралась мигрень. Но вот императрица Елизавета освободила ее от тяжелого убора драгоценных камней. Но нельзя было представить себе более кокетливого помещения, чем брачный покой, обтянутый серебряным штофом, усеянным букетиками цветов, которые были, как живые, – их прямо тянуло сорвать. Брачное ложе было затянуто пунцовым бархатом с вышитыми по нему рельефными серебряными гирляндами – все было ново, все сверкало! Екатерина с восхищением смотрела на всю эту пышность, которую приготовили для нее, но ее гордость заставляла ее не подавать и виду, что ее поразило все это великолепие. Но вот удалились и церемонимейстер, и шталмейстер, и камергеры, пятясь и отвешивая поклоны до самой земли.
На последующей церемонии присутствовали только женщины. Растроганная принцесса Гессенская надела на молодую новобрачную ночную рубашку и оправила, потом одеяло на парадной постели, когда Екатерина легла. Видя ее такой хрупкой, маленькой на этом огромном ложе, немного боязливой, принцессе захотелось поцеловать ее. но это значило нарушить этикет. Дезабилье Екатерины было изящно, украшено девственно белыми лентами и кружевами.
Вошел великий князь, одетый в подобный же богато украшенный наряд Боже! Каким он был безобразным без парика. Одуловатое лицо было изрыто оспой, а глаза непрерывно мигали. Он скорее был похож на обезьяну Фридриха Великого, чем на херувима. Единственным его достоинством 6ыла молодость. Императрица Елизавета нежно похлопала по щекам молодых, зардевшихся от смущения, и со слезами на глазах благословила их.
Фрейлины отвесили три глубоких поклона и оставили императорскую чету наедине.
Наконец, наступил этот день. Мечты Екатерины перешли в действительность. Перед Богом, дворянами и крепостными она стала Великой Княгиней, женою наследника престола. Запах ладана, которым она надышалась в соборе, странно бросился ей в голову, опьянил ее. Неужели это была она – маленькая Софи, перед которой раболепствовали теперь все эти вельможи, чье имя подхватывалось хором, песнопения которого далеко уносили ее от скромной печальной лютеранской церкви, где она когда-то распевала свои немецкие псалмы?
Было более легко привыкнуть к этой пышной, действующей на чувства литургии, чем приспособиться к супругу, который уже успел захрапеть. Хотя она и не питала никаких иллюзий, но ее чувство самолюбия было оскорблено. За все время их продолжительного обручения он не сумел хотя бы несколькими словами выразить ей свои чувства, зародить в пей к себе нежность, если не любовь. Когда императрица бранила ее за что-либо, он втихомолку смеялся, радуясь, что ей попало, и всегда становился на чужую сторону, против Екатерины. Он не изменился со времени их первой встречи у их общего кузена епископа Любекского. В то время Екатерине было десять лет. А Петр был на год старше ее. В честь ее гадкий мальчишка напился тогда и щипал ее за икры, гримасничая от удовольствия. Никто из приглашенных на этот семейный банкет князей Голштинских и Ангальтских не подозревал тогда, что тот самый мальчишка, который сидел в конце стола и так плохо вел себя все время, будет вызван в Петербург своей теткой Елизаветой и назначен наследником императорской короны, и что маленькую Софи, его двоюродную сестру, в один пасмурный декабрьский день 1743 года вызовут туда же, чтобы разделить судьбу хилого мальчика.
Странная судьба этой немочки, которая мыслит по-мужски, уже рассчитывает, оглядываясь на окружающее. Даже накануне своей свадьбы, перед тем как потушить свечу, она заносит запись в карманную книжечку для заметок. «Сердце не предвещает мне ничего доброго, меня поддерживает только честолюбие, но я чувствую, что рано или поздно, я все же сделаюсь владычицей России».
Когда Екатерина проснулась после брачной ночи в таком же неведении, как монашенка, ее чувство и любопытство еще дремали. Проходили недели, но Петр все еще не посвящал ее в правила игры, именуемой любовью. Когда она уже спала, он входил в спальню, бросаясь в постель, как был в сапогах, и уходил утром до того, как она просыпалась, словно боялся общения с ней. Зарывшись в груду подушек, она пыталась заглушить невыносимый запах, исходивший от ее супруга. Они были совершенно чужими друг другу.
Иногда Петр, возвращаясь с попойки, толчком или шлепком будил ее, отрывая се от приятных сонных грез, и рассказывал ей со всеми подробностями о своих изменах, хвастаясь ими. Он чувствовал, что влюблен во всех жен, кроме лишь своей собственной. Он предпочитал ей даже служанок или уродов. Вот почему, как это ни странно, при самом развращенном дворе того века Екатерина, будучи замужем, оставалась девственной семь лет. Ничто ее не влекло к любви, наоборот, грубость мужа отталкивала ее от этого чувства.
Она была связана с человеком вспыльчивым и непостоянным; гордость всегда мучила ее.
Она сознавала свое превосходство, которым пренебрегали. Тело, которое презрели, сделалось истинным сообщником мести, границы которой были неизмеримы даже для нее самой. – Я много плакала, – пишет Екатерина.
– Императрица, видя мои покрасневшие глаза, сказала мне, что постоянно плачут только те женщины, которые не любят своих мужей; а моя мать ведь уверила ее. что мысль выйти за великого князя не внушает мне отвращения. Значит, раз я вышла замуж, то пора осушить мне слезы.
Потеряв терпение при виде такого воздержания, которое шло вразрез с царившими обычаями и с ее собственным примером, императрица, наконец, отдала приказание Чоглоковой, занимавшей при Екатерине место статс-дамы и гувернантки.
– Отныне великая Княгиня должна будет более покорно подчиняться вкусам своего супруга; в крайнем случае, пусть разыграет комедию, напустит на себя страстность – лишь бы исполнить свое.
Получив такое приказание, Екатерина только вздохнула. – Если бы великий Князь захотел, чтобы я его любила, – это было бы нетрудно, так как я покорно исполняла бы мой долг. – Но великий Князь все еще отвертывался от своей жены, не замечая зарождавшейся красоты Екатерины, ни ее готовых распуститься прелестей.
Двое молодых вельмож более смелых, чем другие, – Лев Нарышкин и Сергей Салтыков – неразлучные друзья и двоюродные братья ее величества – были более восприимчивы к красоте этой расцветающей молодой женщины. Первый, обладая чертовским остроумием, увлекал весь малый Двор своими шутками и выходками. А Сергей, красавец Сергей, возбуждал во всех этих дамах томление и желание своею
