— О да, — сказал он.
— Неужто, — спросил я, — новые тяготы и свежие злосчастья ниспосланы ирландцам, и новое зло ожидает милую зеленую страну, приходящуюся всем нам родиной?
Седой Старик издал вздох и лицо его приобрело вид печальный и ужасный, давая мне понять, что в этот миг ему припомнилась сама Вечность.
Во рту у него пересохло, и голос его был слабым и безжизненным, когда он ответил мне.
— Внучок, — сказал он, — думается мне, что тот дождь, который придет сегодня ночью, не намочит уже никого и ничего, поскольку конец света наступит раньше, чем эта самая ночь. Предвещающие это знаки в изобилии рассыпаны по небесам. Я видел сегодня первый солнечный луч за все время посетивший Корка Дорха, — этот неземной блеск жег больней огня, он упал на меня с небес и пронзил, как игольным острием, мои глаза. Видел я и порыв ветра, который прошел по траве в поле и стал возвращаться обратно, достигнув той стороны. Я слышал ворону, визжавшую, как свинья, дрозда, ревевшего, как бык, и быка, певшего дроздом. Нечего и говорить, что ничего хорошего все эти вещи не предвещают. Но как ни плохи все они, случилась еще другая вещь, которая поистине вселила ужас в мое сердце.
— Удивительно то, что сказал ты, уважаемый, — учтиво отозвался я, — и было бы хорошо с твоей стороны подкрепить все эти знаки еще каким-нибудь небольшим свидетельством.
Старик помолчал немножко, и когда он вновь нарушил молчание, он не заговорил, а хрипло прошептал мне на ухо:
— Я шел домой из Финнтра, — сказал он, — и увидел благородного английского господина, нарядного и богато одетого, идущего навстречу мне по дороге. И поскольку я воспитанный ирландец, то я мигом сошел в канаву, чтобы вся дорога была в распоряжении благородного господина и чтобы такие, как я, не портили своей вонью широкий путь перед ним. Но увы, необъяснимые чудеса творятся на этом свете! Когда он подошел ко мне, смиренно стоящему в дерьме и в грязи на дне канавы, он вдруг остановился, ласково посмотрел на меня И ЗАГОВОРИЛ СО МНОЙ!!!
От изумления у меня начисто перехватило дыхание и легкие мои долгое время оставались без воздуха. После этого я еще некоторое время не мог произнести ни слова от потрясения.
— Но, — сказал Старик, кладя дрожащую руку мне на грудь, тоже онемев, но изо всех сил стараясь обрести дар речи, — но... погоди! ОН ЗАГОВОРИЛ СО МНОЙ ПО-ИРЛАНДСКИ!!!
Когда я услышал это, меня охватило сомнение. Мне подумалось, что Старик или рассказывает сказки, или же бредит в белой горячке. Есть на свете вещи, поверить в которые невозможно.
— Если это правда, — сказал я в конце концов, — то мы не переживем уже ни одной ночи, и нет сомнений, что сегодня конец света.
Но удивительно, как человек умеет выкарабкаться живым из всех опасностей. Та ночь прошла тихо и спокойно, и в конце концов мы уже и опасаться перестали. К тому же по мере того, как дни шли, стало ясно, что Седой Старик сказал правду насчет благородного господина, обратившегося к нему по-ирландски. Теперь на дорогах часто можно было видеть благородных господ, как молодых, так и старых, которые обращались на корявом, малопонятном ирландском к бедным ирландцам и задерживали их, когда те шли в поле. Благородные господа могли легко и совершенно свободно изъясняться на британском английском, однако в присутствии ирландцев они его не употребляли, видно, из страха, что ирландец может подцепить оттуда словечко-другое как защиту от невзгод жизни. Вот как впервые пришли в Корка Дорха эти люди, которых теперь зовут “ирландскоговорящими”. Они странствовали по нашим краям с маленькими черными
По прошествии десятка лет или около того мы заметили, что количество их пошло на спад и что те из них, которые раньше были верны нам, направляются теперь в Голуэй и в Райн-на-Ферште и обходят Корка Дорха стороной. Конечно, они по-прежнему уносили с собой немалую толику нашего прекрасного ирландского языка, уходя от нас каждый вечер, но скудными и редкими стали те пенсы, которые они оставляли в качестве платы беднякам, поджидавшим их и сохранявшим для них этот самый ирландский живым в течение тысячи лет. Все это сбивало людей с толку; испокон веков говорилось, что чистоту ирландского (так же как и святость души) люди могут сохранять только тогда, когда они лишены всех мирских благ, и поскольку именно мы отличались крайней бедностью и вечными несчастьями, то мы не понимали, отчего ученые люди тратят свое время на корявый, убогий и ломаный ирландский, который можно было услышать в других областях. Седой Старик приступил с этим вопросом к одному встреченному им благородному ирландскоговорящему.
— Отчего и к чему, — спросил он, — уходят из наших мест люди, изучающие язык? Неужто за последние десять лет они оставили у нас столько денег, что уменьшили нищету в наших местах, и оттого подпортился наш ирландский?
— Mnye kazhetsya, chto u otsa Pedara otsutstvuyet eto slovo — “podportilsya”, — любезно и учтиво отвечал ирландскоговорящий[5].
На это Старик ничего не ответил, но, верно, продолжал тихонько бормотать себе под нос.
— Kak ty skazal — “hitro vyvernulsya, podlyuga”? — переспросил ирландскоговорящий.
— Da net, nichego, nichego, synok, — сказал Старик и ушел с по-прежнему неразрешенным вопросом в голове.
Но в конце концов он сумел разрешить эту загадку. Ему объяснили — не знаю кто, но ясно, что человек этот был не особо силен в ирландском, — чтó именно не в порядке, вверх ногами, с ног на голову и задом наперед в Корка Дорха, отчего и не едут сюда учиться. Вот что оказалось:
1. Бури в наших местах слишком бурные.
2. Вонь слишком вонючая.
3. Крайняя нищета слишком крайняя.
4. Ирландский дух слишком ирландский.
5. Ветхие предания наших дедов слишком ветхие.
Когда Старик узнал, в чем дело, он обдумывал все это в течение недели. Он понял, что ирландскоговорящие и впрямь только что не помирали из-за гнева и вечной отрыжки небес и что укрыться у людей в домах они не могли из страха перед вонью и безраздельным господством свиней. К концу недели ему показалось, что все пойдет на лад, если только мы устроим у себя Ирландский колледж, вроде того, что был в Росанн и в Коннемаре. Он крепко обдумывал этот план в течение еще одной недели, и по прошествии этого времени у него в уме все было готово и ясно: у нас в Корка Дорха состоится большой ирландский праздник, с тем чтобы собрать деньги на устройство колледжа. В тот же вечер он навестил стóящих людей в Леттеркенни, чтобы окончательно утвердить руководство и порядок проведения праздника; и еще прежде, чем наступило утро, он провел ту же работу на острове Бласкет Мор, и между тем уже успел послать важные письма в Дублин. Уж конечно, никто в Ирландии не был никогда так жаден до ирландского языка, как Старик в ту ночь; неудивительно поэтому, что колледж решили в конце концов строить именно на земле Старика, — на земле, которая стоила порядочную сумму в тот день, когда ее у него купили. Что касается самого праздника, то он должен был проходить на его поле, и за тот бесплодный клочок земли, на котором должны были возвести трибуну, он стребовал плату как за два рабочих дня. “Если уж деньги падают с неба, — частенько говаривал он, — так смотри, чтобы они падали в твой карман; ты не впадешь в грех алчности, если все денежки будут в собственности у тебя одного”.
Да, мы в Корка Дорха будем вечно помнить этот праздник и как мы бурно тогда повеселились. В ночь накануне великого дня бригада людей изо всех сил трудилась под проливным дождем, возводя дощатую трибуну, а Седой Старик стоял в сухости и тепле на пороге, помогая кипевшей снаружи работе поучением и добрым советом. Не было уж более никакого здоровья ни у кого из тех людей с того самого дня и навеки после грозы и бури, бывших в ту ночь, а того из них, что умер, закопали в землю еще прежде, чем вновь разобрали трибуну, ради которой отдал он свою единственную жизнь из преданности делу ирландского языка. Да будет он здоров ныне в небесах, на райской трибуне.
