Оптические пятна в верхнем плейстоцене,Ледяная дрожь вдоль моего каменного века,И в нерве локтевом все завтрашние дни.В течение одной зимы я, каждый день после полудня,Погружался в этот мгновенный обморок.Потом прошло. Почти не вспоминалось.160 Мое здоровье улучшилось. Я даже научился плавать.Но, как мальчонка, принужденный шлюхойНевинным языком утолять ее гнусную жажду,Я был развращен, напуган, завлечен,И, хотя старый доктор Кольт объявил меня исцеленнымОт недуга, по его словам сопутствующего росту,Изумление длится, и не проходит стыд.
Песнь вторая
В моей безумной юности была пора,Когда я почему-то подозревал, что правдаО посмертной жизни известна170 Всякому — один лишь яНе знаю ничего, и великий заговорКниг и людей скрывает от меня правду.Был день, когда я начал сомневатьсяВ здравомыслии человека: как мог он жить,Не зная, что за рассвет, что за смерть, что за рокОжидает сознание за гробом?И наконец, была та бессонная ночь,Когда я принял решение исследовать ее и битьсяС этой подлой, недопустимой бездной,180 Посвятив всю мою исковерканную жизнь этомуЕдиному заданию. Ныне мне шестьдесят один год. СвиристелиПоклевывают ягоды. Звенит цикада.Маленькие ножницы в моей руке —Ослепительный синтез солнца и звезды.Я стою у окна и подрезаюНогти, и смутно сознаю уподобления, от коихШарахается их предмет: большой палец —Сын нашего лавочника; указательный, худой и мрачный —Колледжский астроном Стар-Овер Блю;190 Средний — знакомый мне высокий священник;Женственный безымянный палец — старая кокетка;И розовый мизинчик, прильнувший к ее юбке.И я кривлю рот, подрезая тонкие кожицы,«Шарфики», как называла их тетка Мод.Мод Шейд было восемьдесят лет, когда внезапная тишьПала на ее жизнь. Мы видели, как гневный румянецИ судорога паралича искажалиЕе благородные черты. Мы перевезли ее в Пайндейл,Известный своим санаторием. Там она сиживала200 На застекленном солнце и следила за мухой, садившейсяЕй то на платье, то на кисть руки.Ее рассудок блекнул в густеющем тумане.Она еще могла говорить. Она медлила, нащупывала и находилаТо, что сначала казалось годным звуком,Но самозванцы из соседних келий занималиМесто нужных слов, и вид ееВыражал мольбу, меж тем как она тщетно пыталасьУрезонить чудовищ своего мозга.Какой момент при постепенном распаде210 Избирает воскресение? Какие годы? Какой день? Кто держит секундомер? Кто перематывает ленту?Везет ли менее иным, иль ускользают все?Вот силлогизм:другие люди умирают, но яНе другой; поэтому я не умру.Пространство есть роение в глазах, а время —Звон в ушах. И в этом улье яЗаперт. Но если бы до жизниНам удалось ее вообразить, то каким безумным,Невозможным, невыразимо диким, чудным вздором220 Она нам показаться бы могла!
