— Ни за что вам не прощу, - говорила Бетти веселому хозяину, - что вы не позволили мне вымыть посуду.
— Я ему помогу, - сказал Гаген, поднимаясь по ступеням и стуча о них тростью. - А вам, детки, пора разбегаться.
И после финального круга рукопожатий Тейеры с Бетти удалились.
12
-Прежде всего, - сказал Гаген, входя с Пниным в гостиную, - я, пожалуй, выпью с вами последний бокал вина.
— Отменно! Отменно! - вскричал Пнин. - Давайте прикончим мой cruchon[67].
Они расположились поудобнее, и д-р Гаген заговорил:
— Вы - замечательный хозяин, Тимофей. А эта минута - одна из приятнейших. Мой дедушка говорил, что стакан доброго вина надо смаковать так, словно он - последний перед казнью. Интересно, что вы кладете в этот пунш. Интересно также, действительно ли вы намереваетесь, как утверждает наша очаровательная Джоан, купить этот дом?
— Не то, чтобы намереваюсь, - так, потихоньку присматриваюсь к этой возможности, - с булькающим смешком ответил Пнин.
— Я сомневаюсь в разумности этого шага, - продолжал Гаген, нянча в ладонях стакан.
— Естественно, я надеюсь в конце концов получить постоянный контракт, - с некоторым лукавством сказал Пнин. - Я уже девять лет, как внештатный профессор, или как это здесь называют 'помощник профессора'. Годы бегут. Скоро я буду заслуженный помощник в отставке. Гаген, почему вы молчите?
— Вы ставите меня в очень неловкое положение, Тимофей. Я надеялся, что вы не поднимете этого вопроса.
— Я не поднимаю вопроса, я лишь говорю, что надеюсь, ну, не на следующий год, так хотя бы к сотой годовщине отмены рабства Вайнделл мог бы принять меня в штат.
— Видите ли, мой дорогой друг, я должен сообщить вам прискорбную тайну. Это пока неофициально, так что вы должны обещать мне никому об этом не говорить.
— Клянусь, - подняв руку, сказал Пнин.
— Вы не можете не знать, - продолжал Гаген, - с какой любовной заботой я создавал наше замечательное отделение. Я тоже уже не молод. Вы говорите, Тимофей, что провели здесь девять лет. Я же двадцать девять лет всего себя отдавал этому университету! Все мои скромные способности. Мой друг, профессор Крафт, недавно так написал мне: 'Вы, Герман Гаген, один сделали для Германии в Америке больше, чем все наши миссии сделали для Америки в Германии'. И что же происходит теперь? Я вскормил этого Фальтернфельса, этого дракона, у себя на груди, и теперь он пролез на ключевые посты. От подробностей этой интриги я вас избавлю.
— Да, - сказал Пнин со вздохом, - интриги - это ужасно, ужасно. Но с другой стороны, честный труд всегда себя оправдывает. Мы с вами начнем в следующем году несколько чудных курсов, я уж давно их обдумываю. О Тирании, о Сапоге, о Николае Первом. Обо всех предтечах современных жестокостей. Гаген, когда мы говорим о несправедливости, мы забываем об армянской резне, о пытках, выдуманных в Тибете, о колонистах в Африке... История человека - это история боли!
Гаген наклонился к другу и похлопал его по бугристому колену.
— Вы чудесный романтик, Тимофей, и при более счастливых обстоятельствах... Однако я должен сказать вам, что в ближайшем весеннем семестре мы собираемся учинить нечто и впрямь небывалое. Мы учредим Драматическую Программу - с представлением сцен из различных авторов, от Коцебу до Гауптмана. Я рассматриваю это как своего рода апофеоз... Но не будем отвлекаться. Я тоже романтик, Тимофей, и потому не могу работать с людьми вроде Бодо, как того желают наши попечители. Крафт в Сиборде уходит в отставку, и мне предложили заменить его, начиная со следующей осени.
— Поздравляю, - тепло сказал Пнин.
— Спасибо, мой друг. Это действительно хорошее и приметное положение. Там я смогу применить накопленный здесь бесценный опыт в более широких научных и административных масштабах. Конечно, поскольку я знаю, что Бодо не оставит вас на германском отделении, я первым делом предложил им взять со мной и вас, но мне было сказано, что славистов в Сиборде и так достаточно. Тогда я переговорил с Блоренджем, однако и французское отделение тоже заполнено. И это очень жаль, поскольку Вайнделл считает, что было бы слишком большим финансовым бременем платить вам за два или три русских курса, которые перестали привлекать студентов. Политические тенденции, возобладавшие в Америке, не поощряют, как мы знаем, интереса к вещам, связанным с Россией. С другой стороны, вам будет приятно узнать, что английское отделение пригласило одного из ваших наиболее блестящих соотечественников, действительно обворожительного лектора, я его слушал однажды; по-моему, это ваш старый друг.
Пнин прочистил горло и спросил:
— Это значит, что они меня увольняют?
— Ну, Тимофей, не относитесь к этому так трагично. Я уверен, что ваш старый друг
— Кто этот старый друг? - прищурившись, осведомился Пнин.
Гаген назвал имя обворожительного лектора.
Наклонившись вперед, опершись о колена локтями, сжимая и разжимая ладони, Пнин произнес:
— Да, я знаю его лет тридцать, а то и дольше. Мы с ним друзья, но одно я могу сказать совершенно определенно. Я никогда не буду работать под его началом.
— Не спешите, Тимофей, утро вечера мудренее. Может быть, удастся найти какой-то выход. Как бы там ни было, у нас имеется прекрасная возможность как следует все обсудить. Мы просто будем преподавать по-прежнему, вы и я, как будто ничего не случилось, nicht war? [68] Мы должны быть мужественными, Тимофей!
— Значит, они меня выставили, - сказал Пнин, сжимая ладони и кивая головой.
— Да, мы с вами в одной лодке, в одной и той же лодке, произнес жизнерадостный Гаген и встал. Было уже очень поздно.
— Ну, я иду, - сказал Гаген, который был хоть и меньшим чем Пнин, приверженцем настоящего времени, но также отдавал ему должное. - Это был чудесный вечер, и я ни за что не позволил бы себе испортить вам праздник, не сообщи мне наш общий друг о ваших оптимистических планах. Доброй ночи. Да, кстати... Жалование за осенний семестр вы, разумеется, получите целиком, а там, глядишь, удастся чем-то разжиться для вас и в весеннем семестре, в особенности, если вы согласитесь снять с моих старых плеч кое-какую рутинную конторскую работу да примете живое участие в Драматической Программе в Новом Холле. Я думаю, вам даже стоит попробовать сыграть какую-нибудь роль - под руководством моей дочери, - это отвлечет вас от печальных мыслей. А теперь - сразу в постель и усыпите себя добрым детективом.
На крыльце он подергал неотзывчивую руку Пнина с силой, достаточной для двоих. Затем взмахнул тростью и бодро сошел по ступеням.
Сетчатая дверь хлопнула за его спиной.
— Der arme Kerl[69], - пробормотал про себя добросердый Гаген, направляясь к дому. - По крайней мере, я подсластил пилюлю.
13
С буфета и из гостиной Пнин перенес в кухонную раковину грязную посуду и столовое серебро. Он поместил оставшуюся снедь в холодильник, под яркий арктический свет. Ветчину и язык съели начисто, также и маленькие сосиски, но винегрет успеха не имел, сохранилось, кроме того, довольно икры и мясных пирожков, чтобы завтра можно было перекусить раз-другой. 'Бум-бум-бум', - сказал буфет, когда он
