— Я вам
Если бы, подумал он, мое сердце можно было услышать, как сердце Падука, его громовые толчки пробуждали бы мертвых. Но пусть мертвые спят.
Продолжая игру, она бросилась ниц на застеленную софу, лампа сияла в густых каштановых волосах и на кромке зардевшего уха. Бледные юные ноги притягивали шарящую длань старика.
Он сел рядом с ней, угрюмо, со стиснутыми зубами принимая банальное приглашение, но едва он коснулся ее, как она села и, подняв и сплетя тонкие, белые, голые, пахнущие каштаном руки, зевнула.
— Пожалуй, мне пора возвращаться, — сказала она.
Круг не сказал ничего. Круг сидел, тяжелый и мрачный, распираемый спелым, как виноград, желанием, бедненький.
Она вздохнула, оперлась коленом о ложе, и оголив плечо, принялась исследовать метки, оставленные зубами какого-то сотоварища по играм около маленькой, очень черной родинки на прозрачной коже.
— Вы хотите, чтобы я ушла? — спросила она.
Он потряс головой.
— А если останусь, мы будет любиться?
Руки его стиснули хрупкие бедра, словно он снимал ее с дерева.
— Ты знаешь слишком мало или слишком уж много, — сказал он. — Если слишком мало, тогда беги, запрись, никогда не приближайся ко мне, ибо это будет животный взрыв, тебя может сильно поранить. Я предупреждаю тебя. Я старше тебя почти втрое, я огромный, печальный боров. И я тебя не люблю.
Сверху вниз она поглядела на корчи его рассудка. Прыснула.
— Значит, не любишь?
Mea puella, puella mea.[88] Моя горячая, вульгарная, божественно нежная, маленькая puella. Ты — полупрозрачная амфора, которую я медленно опускаю, придерживая за ручки. Ты — розовый мотылек, вцепившийся —
Оглушительный грохот (дверной звонок, громкий стук) прервал эти антологические преамбуляции.
— Ну пожалуйста, пожалуйста, — бормотала она, извиваясь на нем, — ну же, продолжай, мы успеем закончить, пока они будут выламывать дверь, пожалуйста.
Он с силой оттолкнул ее, хватая с полу халат.
— Это был ваш последний ша-анс, — пропела она на той особой растущей ноте, которая порождает легкую зыбь вопрошания, струистое отражение знака вопроса.
Ловя и поспешно сплетая концы коричневого шнура своего отчасти монашеского облачения, он пронесся по коридору, преследуемый Мариэттой, и снова став горбуном, отпер нетерпеливую дверь.
Молодая женщина с пистолетом в обтянутой перчаткой руке; двое недорослей из ГБ [Гимназические бригады]: гадкие латки небритой кожи, гнойнички, хлопающие шерстяные ковбойки навыпуск.
— Хай, Линда, — сказала Мариэтта.
— Хай, Марихен, — сказала женщина. Шинель солдата-эквилиста небрежно свисала с ее плеч, и мятая пилотка лихо сидела на тщательно завитых волосах медового цвета. Круг узнал ее сразу.
— Мой жених ждет в машине внизу, — пояснила она Мариэтте, наградив ее улыбающимся поцелуем. — Профессор может идти прямо так. Там, куда мы его свезем, он получит симпатичный стерильный костюмчик установленного образца.
— Дошла, наконец, очередь и до меня? — спросил Круг.
— Ну, как ты, Марихен? Как забросим профессора, поедем в компашку. Лады?
— Хорошо, — сказала Мариэтта и тут же спросила, понизив голос: «А можно мне поиграть с этими хорошими мальчиками?»
— Брось, голубчик, брось, ты заслужила чего получше. По правке, у меня для тебя есть сюрприз. А вы, ребятки, займитесь делом. Детская там.
— Нет, — сказал Круг, заграждая дорогу.
— Пропустите их, профессор, они выполняют свой долг. И они не сопрут у вас ни единой булавки.
— Отвалите, Док, мы выполняем свой долг.
В полуприкрытую дверь прихожей деловито стукнули чьи-то костяшки, и когда Линда, стоявшая к ней спиной, по которой дверь легонечко хлопнула, настежь распахнула ее, звучной поступью борца-тяжеловеса вошел высокий широкоплечий мужчина в ладной полуполицейской форме. У него имелись кустистые черные брови, тяжелая квадратная челюсть и зубы белее белого.
— Мак, — сказала Линда, — это моя сестренка. С пылу с жару, сбежала из пансиона. Мариэтта — лучший друг моего жениха. Надеюсь, вы поладите.
— И я на это крепко надеюсь, — глубоким и сочным голосом сказал Мак-здоровяк. Демонстрация зубов, протянутая ладонь размером с бифштекс на пятерых.
— Очень рада познакомиться с другом Густава, — сказала скромненькая Мариэтта.
Мак и Линда обменялись сияющими улыбками.
— Боюсь, я не очень понятно выразилась, голубчик. Я сказала «жених», — так это не Густав. Определенно не Густав. Бедный Густав превратился в абстракцию.
(«Не пройдешь», — ревел Круг, не давая ходу юнцам.)
— А что случилось? — спросила Мариэтта.
— Да пришлось им свернуть ему шею. Он, видишь ли, оказался schlappom [раззявой].
— Schlappom, который за свою короткую жизнь произвел немало отличных арестов, — отметил Мак со столь для него характерной широтою и щедростью взглядов.
— Это его, — доверительно сказала Линда, показав сестре пистолет.
— И фонарик тоже?
— Нет, это Мака.
— Какой! — уважительно произнесла Мариэтта, тронув большую кожистую вещицу.
Один из юнцов, отброшенный Кругом, угодил в стойку с зонтами.
— Ну-ка, ну-ка, прекратите-ка эту неуместную возню, — сказал Мак, оттаскивая Круга (бедный Круг сплясал кек-уок). Молодцы сразу помчались в детскую.
— Они его напугают, — хрипел и задыхался Круг, пытаясь освободиться от Маковой хватки. — Сию минуту отпустите меня. Мариэтта, сделайте мне одолжение… — он отчаянно показывал ей: беги, беги в детскую, присмотри, чтобы мое дитя, мое дитя, мое дитя —
Мариэтта взглянула на сестру и прыснула. С дивной профессиональной точностью и savoir-faire[89] Мак внезапно наотмашь рубанул Круга ребром чугунной ладони: удар пришелся Кругу в аккурат по исподу правой руки и сразу обездвижил ее. Тем же манером Мак обработал Кругу левую руку. Круг, согнувшись вдвое, держа помертвелую руку в помертвелой руке, осел на один из трех стульев, что стояли (теперь скособоченные, лишенные смысла) в коридоре.
— Здорово Мак это делает, — заметила Линда.
— Сила, правда? — сказала Мариэтта.
Сестры, не видавшиеся несколько времени, продолжали улыбаться, приятно помаргивали, касались одна другой вялыми девичьими жестами.
— Какая брошка милая, — сказала младшая.
— Три пятьдесят, — сообщила Линда и к подбородку ее добавилась складочка.
— Может мне надеть черные кружевные трусики и то испанское платье? — спросила Мариэтта.
— Ой, по-моему, в этой мятой ночнушке ты просто цыпочка. Как, Мак?
— Смак, — ответствовал Мак.
— И ты не простынешь, — там, в машине, есть норковая шубка.
Из-за того, что дверь в детскую неожиданно приоткрылась (прежде, чем захлопнуться снова), стал на мгновение слышен голос Давида: как ни странно, ребенок вместо того, чтобы хныкать и звать на помощь, пытался, видимо, урезонить невозможных своих гостей. Видно, он все-таки не уснул. Звук этого вежливого и почтительного голоска был хуже мучительнейшего стона.
Круг подвигал пальцами, — онемение проходило понемногу. Как можно спокойней. Как можно спокойней, он снова воззвал к Мариэтте.
— Кто-нибудь знает, чего ему от меня нужно? — спросила Мариэтта.
