взгляд Цинцинната, указывал на нее пальцем.
Тесть на вершине красноречивого гнева вдруг задохнулся и так двинул креслом, что тихонькая Полина, стоявшая рядом и глядевшая ему в рот, повалилась назад, за кресло, где и осталась лежать, надеясь, что никто не заметил. Тесть начал с треском вскрывать папиросную коробку. Все молчали.
Примятые звуки постепенно начинали расправляться. Брат Марфиньки, брюнет, прочистил горло и пропел вполголоса: 'Mali e trano t'amesti...' [12] -- осекся и посмотрел на брата, который сделал страшные глаза. Адвокат, чему-то улыбаясь, опять принялся за платок. Марфинька на кушетке перешептывалась со своим кавалером, который упрашивал ее накинуть шаль, -тюремный воздух был сыроват. Они говорили на 'вы', но с каким грузом нежности проплывало это 'вы' на горизонте их едва уловимой беседы... Старичок, ужасно дрожа, встал со стула, передал портрет старушке и, заслоняя дрожавшее, как он сам, пламя, подошел к своему зятю, а Цинциннатову тестю, и хотел ему --. Но пламя потухло, и тот сердито поморщился:
-- Надоели, право, со своей дурацкой зажигалкой, -- сказал он угрюмо, но уже без гнева, -- и тогда воздух совсем оживился, и сразу заговорили все.
'Mali e trano t'amesti...' -- полным голосом пропел Марфинькин брат.
-- Диомедон, оставь моментально кошку, -- сказала Марфинька, -- позавчера ты уже одну задушил, нельзя же каждый день. Отнимите, пожалуйста, у него, Виктор, милый.
Пользуясь общим оживлением, Полина выползла из-за кресла и тихонько встала. Адвокат подошел к Цинциннатову тестю и дал ему огня.
-- Возьми-ка слово 'ропот', -- говорил Цинциннату его шурин, остряк, -- и прочти обратно. А? Смешно получается? Да, брат, -- вляпался ты в историю. В самом деле, как это тебя угораздило?
Между тем дверь незаметно отворилась. На пороге, оба одинаково держа руки за спиной, стояли м- сье Пьер и директор -и тихо, деликатно, двигая только зрачками, осматривали общество. Смотрели они так с минуту, прежде чем удалиться.
-- Знаешь что, -- жарко дыша, говорил шурин, -- послушайся друга муругого. Покайся, Цинциннатик. Ну, сделай одолжение. Авось еще простят? А? Подумай, как это неприятно, когда башку рубят. Что тебе стоит? Ну, покайся, -- не будь остолопом.
-- Мое почтение, мое почтение, мое почтение, -- сказал адвокат, подходя. -- Не целуйте меня, я еще сильно простужен. О чем разговор? Чем могу быть полезен?
-- Дайте мне пройти, -- прошептал Цинциннат, -- я должен два слова жене...
-- Теперь, милейший, обсудим вопрос материальный, -сказал освежившийся тесть, протягивая так палку, что Цинциннат на нее наскочил. -- Постой, постой же, я с тобою говорю!
Цинциннат прошел дальше; надо было обогнуть большой стол, накрытый на десять персон, и затем протиснуться между ширмой и шкапом для того, чтобы добраться до Марфиньки, прилегшей на кушетке. Молодой человек шалью прикрыл ей ноги. Цинциннат уже почти добрался, но вдруг раздался злобный взвизг Диомедона. Он оглянулся и увидел Эммочку, неизвестно как попавшую сюда и теперь дразнившую мальчика: подражая его хромоте, она припадала на одну ногу со сложными ужимками. Цинциннат поймал ее за голое предплечье, но она вырвалась, побежала; за ней спешила, переваливаясь, Полина в тихом экстазе любопытства.
Марфинька повернулась к нему. Молодой человек очень корректно встал.
-- Марфинька, на два слова, умоляю тебя, -- скороговоркой произнес Цинциннат, споткнулся о подушку на полу и неловко сел на край кушетки, запахиваясь в свой пеплом запачканный халат.
-- Легкая мигрень, -- сказал молодой человек. -- Оно и понятно. Ей вредны такие волнения.
-- Вы правы, -- сказал Цинциннат. -- Да, вы правы. Я хочу вас попросить... мне нужно наедине...
-- Позвольте, сударь, -- раздался голос Родиона возле него.
Цинциннат встал, Родион и другой служитель взялись, глядя друг другу в глаза, за кушетку, на которой полулежала Марфинька, крякнули, подняли и понесли к выходу.
-- До свиданья, до свиданья, -- по-детски кричала Марфинька, покачиваясь в лад с шагом носильщиков, но вдруг зажмурилась и закрыла лицо. Ее кавалер озабоченно шел сзади, неся поднятые с полу черную шаль, букет, свою фуражку, единственную перчатку. Кругом была суета. Братья убирали посуду в сундук. Их отец, астматически дыша, одолевал многостворчатую ширму. Адвокат всем предлагал пространный лист оберточной бумаги, неизвестно где им добытый; его видели безуспешно пытающимся завернуть в него чан с бледно-оранжевой рыбкой в мутной воде. Среди суеты широкий шкап со своим личным отражением стоял, как брюхатая женщина, бережно держа и отворачивая зеркальное чрево, чтобы не задели. Его наклонили назад и, шатаясь, унесли. К Цинциннату подходили прощаться.
-- Ну-с, не поминай лихом, -- сказал тесть и с холодной учтивостью поцеловал Цинциннату руку, как того требовал обычай. Белокурый брат посадил чернявого к себе на плечи, и в таком положении они с Цинциннатом простились и ушли, как живая гора. Дед с бабкой, вздрагивая, кланялись и поддерживали туманный портрет. Служители все продолжали выносить мебель. Подошли дети: Полина, серьезная, поднимала лицо, а Диомедон, напротив, смотрел в пол. Их увел, держа обоих за руки, адвокат. Последней подлетела Эммочка: бледная, заплаканная, с розовым носом и трепещущим мокрым ртом, -- она молчала, но вдруг поднялась на слегка хрустнувших носках, обвив горячие руки вокруг его шеи, -- неразборчиво зашептала что-то и громко всхлипнула. Родион схватил ее за кисть, -- судя по его бормотанию, он звал ее давно и теперь решительно потащил к выходу. Она же, изогнувшись, отклонив и обернув к Цинциннату голову со струящимися волосами и протянув к нему ладонью кверху очаровательную руку, с видом балетной пленницы, но с тенью настоящего отчаяния, нехотя следовала за влачившим ее Родионом, -- глаза у нее закатывались, бридочка сползла с плеча, -- и вот он размашисто, как из ведра воду, выплеснул ее в коридор; все еще бормоча, вернулся с совком, чтобы подобрать труп кошки, плоско лежавшей под стулом. Дверь с грохотом захлопнулась. Трудно было теперь поверить, что в этой камере только что...
X
-- Когда волчонок ближе познакомится с моими взглядами, он перестанет меня дичиться. Кое-что, впрочем, уже достигнуто, и я сердечно этому рад, -- говорил м-сье Пьер, сидя, по своему обыкновению, бочком к столу, с плотно скрещенными жирными ляжками, и беря одной рукой беззвучные аккорды на клеенкой покрытом столе. Цинциннат, подпирая голову, лежал на койке.
-- Мы сейчас одни, а на дворе дождь, -- продолжал м-сье Пьер. -- Такая погода благоприятствует задушевным шушуканиям. Давайте раз навсегда выясним... У меня создалось впечатление, что вас удивляет, даже коробит, отношение нашего начальства ко мне; выходит так, будто я на положении особом, -- нет, нет, не возражайте, -- давайте уж начистоту, коли на то пошло. Позвольте же мне сказать вам две вещи. Вы знаете нашего милого директора (кстати: волчонок к нему не совсем справедлив, но об этом после...), вы знаете, как он впечатлителен, как пылок, как увлекается всякой новинкой, -- думаю, что и вами он увлекался в первые дни, -- так что пассия, которой он теперь ко мне воспылал, не должна вас смущать. Не будем так ревнивы, друг мой. Во-первых, как это ни странно, но, по-видимому, вам до сих пор неизвестно, за что я угодил сюда, -- а вот, когда я вам скажу, вы многое поймете. Простите, -- что это у вас на шее, -вот тут, тут, -- да, тут.
-- Где? -- машинально спросил Цинциннат, ощупывая себе шейные позвонки.
М-сье Пьер подошел к нему и сел на край койки.
-- Вот тут, -- сказал он, -- но я теперь вижу -- это просто тень так падала. Мне показалось -- какая-то маленькая опухоль. Вы что-то неловко двигаете головой. Болит? Простудили?
-- Ах, не приставайте ко мне, прошу вас, -- скорбно сказал Цинциннат.
-- Нет, постойте. У меня руки чистые, позвольте мне тут прощупать. Как будто все-таки... Вот тут не болит? А тут?
Маленькой, но мускулистой рукой он быстро трогал Цинцинната за шею, внимательно осматривая ее и с легким присвистом дыша через нос.
-- Нет, ничего. Все у вас в исправности, -- сказал он, наконец отодвигаясь и хлопая пациента по загривку. -- Только ужасно она у вас тоненькая, -- но так все нормально, а то, знаете, иногда случается... Покажите язык. Язык -- зеркало желудка. Накройтесь, накройтесь, тут прохладно. О чем мы беседовали? Напомните мне?
-- Если вы бы действительно желали мне блага, -- сказал Цинциннат, -- то оставили бы меня в покое. Уйдите, прошу вас.
