вернулся домой раньше времени и, не найдя своего любимца, закатил ужасный скандал.
26
Гостиничный ресторан, довольно убогое заведение, обставленное на деревенский покрой, был далеко не полон, впрочем, назавтра ожидались два обширных семейства, а кроме того, во второй – более дешевой – половине августа предполагался или мог бы предполагаться (складки временных оборотов применительно к изучаемому строению пришли в большой беспорядок) небольшой, но приятный приток немцев. Новая невзрачная девушка в народном наряде, порядочно открывавшем ее сливочный бюст, заменила младшего из двух официантов; черная повязка покрывала левый глаз мрачного метрдотеля. Нашему Персону предстояло вселиться в номер 313 сразу после обеда, и он отпраздновал подступающее событие благоразумной дозой 'Ивана Кровавого' (водка с томатным соком), предварив им гороховый суп, свинину (переодетую в 'телячьи котлеты') с бутылкой рейнского и чашкой кофе с двойной виноградной водкой. Мсье Уайльд смотрел в другую сторону, когда тронутый или одурманенный американец проходил мимо.
Комната оказалась точь в точь как ему требуется или требовалась (опять путаются времена) для ее посещения. Безупречно застеленная кровать стояла в юго-западном углу, и горничная, что несколько погодя стукнет или могла бы стукнуть, чтобы ее разобрать, не была или навряд ли была бы допущена внутрь, – если, конечно, те, кто внутри и вовне, а также кровати и двери дотянут до той минуты. На прикроватном столике соседствовала со свежей пачкой сигарет и дорожным будильником опрятно обернутая коробка с зеленой фигуркой лыжницы внутри, светившейся сквозь сдвоенный кокон. Коврик у кровати – преувеличенное полотенце, такое же бледно-синее, как постельное покрывало, оставался еще засунут под столик, но поскольку она наперед отказалась (капризная! строгая!) остаться с ним до зари, она навряд ли увидит, навряд ли когда увидит, как коврик выполняет свой долг, принимая первый квадрат солнца и первое прикосновение оклеенных пластырем Персоновых ступней. Пучок колокольчиков и васильков (различие их тонов походило на легкую ссору любовников) был помещен либо чтившим чужие чувства помощником распорядителя, либо самим Персоном в вазу на комоде, близ которой лежал сброшенный Персоном галстук, – третий оттенок синего, но в ином матерьяле (сериканет). При верной фокусировке удалось бы увидеть, как в кишечнике Хью шустро перемещаются брюссельская капуста и картофельное пюре, живописно перемешанные с розоватым мясом; в этом змеистопещерном ландшафте можно было бы разглядеть и два или три яблочных семечка, стеснительных странников, забредших сюда из более ранней трапезы. Сердце его, маловатое для такого увальня, имело форму слезы.
Вернувшись на правильный уровень, мы видим на крючке черный плащ Персона, а поверх спинки стула его же угольно черный пиджак. Под карликовым письменным столиком, полным бессмысленных ящиков, в северо-восточном углу освещаемой лампой комнаты, донце мусорной корзины, недавно опустошенной уборщиком, еще сохраняет сальный мазок и клочья бумажной салфетки. Маленький шпиц спит на заднем сидении 'амилькара', уводимого в Трукс женою собачника.
Персон забрел в ванную, опорожнил пузырь, поразмыслил, не влезть ли под душ, но теперь она могла явиться в любую минуту, – если явится вообще! Он натянул щегольский свитер и вытащил последнюю таблетку антацида из хорошо ему памятного, но не сразу найденного кармана пиджака (удивительно, с каким трудом кое-кто из людей с первого взгляда отличает правый карман от левого в наброшенном на стул пиджаке). Она всегда говорила, что настоящий мужчина должен одеваться с иголочки, но мыться не слишком часто. Исходящий от
В этот миг ее, теперь нестираемого, проявления сквозь прозрачную дверь его комнаты он испытал восторг, какой испытывает турист, когда отрывается от земли, земля – прибегнем к неогомеровской метафоре, – накренившись, выравнивается, и мы, почти не потратив пространства-времени, обретаемся уже в тысяче футов над нею, и облака (летучие легкие облака, белые-белые, размещенные довольно просторно) как бы разложены в небесной лаборатории по плоским пластинам стекла, и сквозь это стекло видны далеко внизу ржаные ломти земли, ободранный бок холма, индиговое круглое озеро, темная зелень сосновых лесов, инкрустации деревень. Тут с яркими напитками является стюардесса, – и это Арманда, сию минуту принявшая его предложение, хоть он и предупредил, что она преувеличивает ценность многих вещей – очарования нью-йоркских вечеринок, значительности его работы, будущего наследства (дядюшкиной торговли канцелярскими принадлежностями), вершин Вермонта, – и тогда самолет взрывается с ревом и рвотным кашлем.
Кашляя, наш Персон сел в удушающей тьме, нащупал лампу, но щелчок выключателя оказался таким же бесплодным, как попытка шевельнуть парализованным членом. Поскольку на четвертом этаже его кровать помещалась в другом, северном углу, он бросился к двери и распахнул ее вместо того, чтобы пытаться спастись, что полагал он возможным, через окно, притворенное, но открывшееся хлопком, едва лишь смертельный сквозняк втянул из коридора дым.
Огонь, вскормленный поначалу промасленным тряпьем, подброшенным в подвал, а после ободренный горючей жидкостью, толково разбрызганной там и сям по стенам и лестницам, шибко помчал по отелю, – хотя 'по счастью', как выразилась наутро местная газета, 'погибли немногие, поскольку заняты оказались лишь несколько комнат'.
Теперь клубы пламени лезли по лестнице – по двое, по трое, отряд краснокожих, рука в руке, язык с языком, беседуя и весело напевая. Впрочем не их трепещущий жар, а темный и едкий дым заставили Персона отпрянуть обратно в комнату; прошу простить, сказал вежливый язычок, придерживая дверь, которую он тщетно пытался закрыть. Окно грохнуло с такой силой, что стекла осыпались рубиновым ливнем, и перед тем как насмерть задохнуться, он понял, что буря снаружи помогает пожару внутри. Перед самым концом удушье заставило его попытаться спастись, выбравшись из окна и спустившись, но на этой стороне ревущего дома не было ни балконов, ни выступов. Когда он достиг окна, длинный язык пламени, украшенный лавандовым кончиком, заплясал перед ним, преградив ему путь изысканным жестом гантированной руки. Раскрошившиеся участки штукатурки и дерева еще позволили человеческим воплям долететь до него, и одним из последних его заблуждений стала мысль, что это крики людей, спешащих к нему на помощь, а не вой таких же несчастных, как он. Разномастные кольца сомкнулись вокруг, кратко напомнив картинку из страшной детской книжки о торжестве овощей, все быстрей и быстрей летящих по кругу, в середине которого мальчик в ночной рубашке отчаянно порывается пробудиться от радужного дурмана приснившейся жизни. Последним его видением, была добела раскаленная книга или коробка, становившаяся совершенно прозрачной и совершенно пустой. Вот это, как я считаю, и есть самое главное: не грубая мука телесной смерти, но ни с чем не сравнимая пронзительность мистического мыслительного маневра, потребного для перехода из одного бытия в другое.
И знаешь, сынок, это дело нехитрое.
