слова.
Я изобразила скорбную гримасу, выражая соболезнования всем миллионам кастрированных котов в моем мире.
– И они это терпят?! Я бы хозяину морду разодрал, а после в омуте утопился! – трагически провозгласил Варфоломей и, покачав головой, посочувствовал: – Твой мир злой, Яна. Как ты могла в нем жить?
– Почему могла? – возразила я. – Надеюсь, что еще буду жить.
– И ты вернешься туда, где с котами учиняют такое зверство? – Варфоломей посмотрел на меня, как на врага всего кошачьего народа.
– Такова цивилизация, – заметила в оправдание своего мира я, проходя мимо ветхого, прогнившего от старости и кое-где обвалившегося забора. Впереди не было ни души. Начинало смеркаться, и все крестьяне уже разошлись по домам. Сейчас окна-глазики подмигивали светом лучин, а из труб валил дымок – хозяйки колдовали у печей, готовя сытный ужин. И пусть деревенские слишком бедны для того, чтобы позволить себе жаркое из мяса и жирный творог, как их ближайшие соседи из деревни Большие Бобры, я была уверена, что хозяйка каждого дома расстарается, чтобы накормить домочадцев вкуснейшей кашей, ароматными соленьями или пышными пирогами.
– Таков конец света, – возразил кот и замер с поднятой лапой, зачарованно уставившись в дыру забора.
Заглянув туда, я увидела вросший в землю низенький домишко, который дребезжал и пыхтел, как паровоз, весело выпуская дымок из печи. Позади дома, у забора, женщина в платке доила белую корову. Интересно, это Невеста или Беляна? На крылечке, созывая гостей, вылизывалась трехцветная кошка. Варфоломей мигом сделал стойку и рванул знакомиться с красоткой. Та заинтересованно замерла, склонив голову и разглядывая кавалера. Все, Варфоломей для меня потерян. Если у кошки не сыщется ревнивый кавалер, то можно быть уверенной в том, где проведет эту ночь любвеобильный усатый брюнет.
– Не подскажете, где Кузьма живет? – окликнула я доярку.
Женщина махнула рукой, указывая направление.
На завалинке у дома Кузьмы сидели три девчонки и лузгали семечки, вынимая их прямо из подсолнечника, росшего у забора.
– Здесь Кузьма живет? – спросила у них я.
Самая старшая, девочка лет десяти, вылупилась на меня светло-голубыми, как у Кузи, глазами:
– Ты, что ли, Аня будешь?
– Ну я.
Девчонки скатились со скамьи и хором завопили:
– Тили-тили тесто, жених и невеста! Тили-тили тесто, к Кузьме пришла невеста!
– Тише вы, балаболки! – Из-за забора показалась усталая женщина в съехавшем на затылок платке. – Чего раскричались?
– Мама, – захлебываясь от восторга, доложила старшенькая, – к Кузьке невеста пришла.
Женщина свесилась через забор и оценивающе оглядела меня с головы до ног. Я не осталась в долгу, отметив, что Кузя явно пошел в более симпатичного отца, тогда как его матушка напоминала ожившего мопса – и широким, словно приплющенным, лицом, и маленькими, будто бы утопленными в лице, глазками, и по-бульдожьи обвислыми щеками, и шеей, собиравшейся складками над проймой домашнего платья, и цепким взглядом. Так вот ты какая, Кузькина мать! Видимо, осмотр женщину удовлетворил, потому что она поспешно распахнула калитку, едва не снеся ее с петель, и выскочила на улицу, широко раскрыв объятья:
– Аннушка, дочка!
Я испуганно попятилась. Но мать Кузьмы в один прыжок подскочила ко мне и прижала к необъятной груди. Ее цепкие объятья пахли кислой капустой и немытым телом. В следующий миг сильные руки ухватили меня под мышки и уволокли во двор.
– Заходи, заходи, Аннушка, смотри, как живем! Вот изба наша – еще мой батя строил, каждую досочку сам строгал. – Кузина мать, судя по всему, решила устроить мне обзорную экскурсию по семейной «усадьбе» и повела вокруг избы. – Конечно, не царские палаты, но в тесноте, да не в обиде. Есть и погребок для солений. Любишь огурчики соленые? Сама солишь? Конечно, солишь, как без этого! Зимой-то как хорошо груздей соленых или помидорчиков отведать. – Баба тараторила, не давая мне вставить ни слова. Сама задавала вопросы, сама отвечала, и без перехода перескакивала на другую тему: – Печка у нас справная, завсегда теплом обогреет, не боись, зимой не замерзнешь.
– А Кузьма где? – Я все-таки умудрилась вклиниться в ее фонтан красноречия.
– Скоро будет! Соседка позвала дров наколоть, а взамен сметанки свежей пообещала.
Надо будет попросить у него плошку сметаны для Варфоломея. А пока…
– Я попозже зайду…
Но пятерня Кузькиной матери цепко схватила меня за локоть:
– Да куда же? Я же еще не все показала. Вот огородик наш, – приговаривала баба, энергично таща меня вдоль грядок, тесно засаженных ботвой. – Вот картошечка, вот морковочка, вот капустка, вот репка, вот свеколочка. Свеколочка какая в этом году уродилася, слаще сахару! Любишь свеколочку, Аннушка? – не дожидаясь моего ответа, она наклонилась к грядке и, дернув за ботву, вытащила из земли свеклу и сунула мне в руки. – Кушай, доченька. Ишь какая худющая! Работящая, поди! Али родители тебя не кормят? – Она неожиданно притормозила и пристально глянула на меня. – Родители-то у тебя есть?
– Есть, – кивнула я, чувствуя себя обвиняемой на допросе у строгого прокурора.
– Да ты кушай, кушай!
Я с сомнением скосила глаза на грязную, в комьях земли, свеклу. За кого меня здесь принимают?
– Оба? – тем временем требовательно осведомилась баба. – И мамка, и батька?
– Оба, – кивнула я, заметив за соседским забором упитанную хавронью, которая с явным гастрономическим интересом поглядывала на свеклу в моих руках.
– Вот и ладненько, – лицо хозяйки прояснилось, – сват и сваха, значит. Промышляют чем или хозяйство ведут?
Свинка тем временем уже поравнялась с забором и просунула пятачок между досками, жадно принюхиваясь к свекле. Осталось только подловить момент!
– Мама – по хозяйству, папа – промышляет. – Воспользовавшись тем, что Кузькина мать наклонилась к грядке, чтобы подвязать огурцы, я убрала руку за спину и протянула свеклу голодной хавронье. За спиной душераздирающе чавкнуло, в руке заметно полегчало.
Кузькина мать, вздрогнув, разогнулась и с подозрением уставилась на меня. Я пару раз жевнула и облизнулась.
– Свеколка у вас – объедение!
– Ты уже всю съела? – поразилась она.
Вместо ответа я вынула руку из-за спины и продемонстрировала все, что осталось от щедрого угощения, – ботву.
– Однако, – протянула баба, – горазда же ты поесть… – Но, спохватившись, продолжила играть роль гостеприимной хозяйки и любезно предложила: – Еще хочешь?
– Спасибо, – поспешно отказалась я. – Наелась досыта.
Ответ мой Кузькину мать успокоил, и она снова вернулась к прерванному допросу.
– Батя-то твой чем промышляет?
Так и подмывало ответить «разбоем и грабежом», но я постаралась соблюсти любезность и сказала:
– Ремонтом.
– Чем? – Собеседница вылупила глаза.
Я, быстро поправившись, постаралась перевести на доступный ей язык:
– Починкой домов.
– Вот радость-то, Аннушка! – возликовала Кузькина мать и затараторила: – Нам как раз рабочие руки нужны. Изба обветшала совсем. Крышу и полы перестелить надобно, окна законопатить, ставни поменять, печь укрепить, крыльцо справить. Кузьма один не справляется. – Она с надеждой уставилась на меня.
– Да, дел невпроворот, – посочувствовала я, не распознав ее коварного маневра. – Без мастера не
