Глаза француза сузились, на восковом в свете луны лице отразилось недоверие.
— Мы сейчас же уйдем, — торопливо добавила я на его родном языке, — уйдем и больше никогда вас не побеспокоим.
— Во шиза! — глядя, как я распинаюсь, просвистел кто-то из готов.
За спиной француза мелькнула тень, и из склепа показалась девушка в длинном черном платье с тугим корсетом и пышной юбкой. Ее волосы были на старинный манер убраны наверх. Я осеклась, не завершив фразу. Не Жан-Мари, а Жанна-Мари! Вот кто истинная владелица шикарного склепа. И вон как она напряглась, посмотрев на меня. Того и гляди глаза выцарапает! Я уже приготовилась повторить француженке все то, что только что говорила мужчине, как она шагнула ко мне и прошипела на чистейшем русском, обдав запахом плохого вина:
— Слышь, ты, дешевка, не раскатывай губы на моего парня!
От изумления я чуть клык не проглотила.
— Спокойно, Лилит! — удержал подругу «Жан-Мари». — Ты же знаешь, я люблю только тебя! — И, видя, что девушка по-прежнему полыхает от ревности, добавил: — До смерти.
Эта фраза возымела чудесное действие: незнакомка расслабилась, прильнула к своему другу, ластясь, как кошка, и игриво промурлыкала:
— И после смерти тоже.
Я фыркнула, прочитав мысли парня. Теперь стало ясно, что никакой он не вампир, как и его подружка.
Девчонка так достала его своей ревностью, что он страшно перепугался, представив, что и после смерти она его в покое не оставит.
— Что смешного? — тут же ощетинилась ревнивая брюнетка. — Откуда вы вообще взялись?!
Я не успела ответить, как Макс с силой стиснул меня за локоть и заговорил:
— Моя кузина приехала из Франции. В Париже она состоит в местном клубе готов. И, приехав в Москву, она мечтала познакомиться с единомышленниками.
Я обалдело уставилась на Макса. Что он вообще такое несет? Он едва заметно мне подмигнул, мол, подыграй!
— Oui, oui. — Я ошеломленно покивала и в знак подтверждения своей приверженности готическому мировоззрению уже по-русски процитировала Гофмана: — «Жизнь — безумный кошмар, который преследует нас до тех пор, пока не бросит наконец в объятия смерти».
— Какие мудрые слова, — восторженно зашептали готы.
— В знак уважения она привезла вам горсть земли с могилы Оскара Уайльда на кладбище Сен- Женевьев-де-Буа, — продолжил распинаться Макс и выжидающе вытаращился на меня. Я ответила ему недоуменным взглядом.
«Земля в твоей сумочке, балда!» — прочитала я в мыслях Макса. Стараясь не расхохотаться, я с самым торжественным видом вытащила платок и вручила его «Жану-Мари». Свертком тут же завладела его подружка. Тонкие пальцы с черными ногтями принялись быстро развязывать узелок.
Остальные готы с почтением приблизились к склепу, вытягивая шеи и стремясь приобщиться к французскому сувениру.
Надо отдать должное выдумке Макса — мое иностранное гражданство и знаковый презент мгновенно расположили к нам собравшихся. Платочек с землей двинулся по кругу, юноши и девушки с почтением погружали в него пальцы, стремясь удержать под ногтями хоть комочек, так что, обойдя все руки, горстка земли значительно уменьшилась.
Затем собравшиеся потянулись ко мне, называя свои имена.
Двое из склепа представились Цепешем[1] и Лилит,[2] и мне сделалось не по себе. Милая застенчивая девушка, через грим которой проступали веснушки, назвалась именем кровожадной богини Кали. Видела ли она хотя бы однажды изображение этой богини? Попирающей труп и держащей отсеченную голову демона? С поясом из человеческих рук и гирляндой из пятидесяти черепов? Сомневаюсь…
Нервно кусающая губы худая высокая готесса с неопрятным маникюром представилась Друзиллой — полоумной вампиршей из сериала про Баффи. Девушка с точеной фигурой, затянутой в черный латексный комбинезон, и с косой челкой, падающей на заплаканные глаза, назвалась именем печально известной венгерской графини Батори, замучившей до смерти тысячи молодых крестьянок в подвалах своего замка. Вот только графиня убивала ради того, чтобы сохранить молодость и продлить жизнь, а весь вид ее тезки- готессы говорит о том, что она призывает смерть: и скорбно поджатые губы, которые кажутся еще тоньше из-за черной помады, и трагически сведенные брови, и озлобленный взгляд, какой бывает только у людей, страшно разочаровавшихся в жизни, и безысходность во всем облике.
Поставить бы ее под душ, смыть траурный макияж, отобрать томик мрачных стихов Эдгара По, который она сейчас сжимает под мышкой, и запереть в комнате с круглосуточной трансляцией комедий — через неделю вышла бы оттуда другим человеком.
А парни? Молчаливый и нескладный Калиостро. Общего у него с легендарным графом из «Формулы любви» — только болезненная худоба да крючковатый нос. Ни стати, ни величия, ни обаяния киношного героя у гота и в помине нет.
Похожий на тень Ворон с нелепо раскрашенным лицом и запавшими от бессонных ночей глазами, горящими, как угли. Он казался взрослее остальных, на вид ему было лет двадцать пять; даже странно, что его может объединять с детьми, которым в среднем по пятнадцать — семнадцать лет. От парня исходила ощутимая угроза. Наверняка прохожие, увидев его «при параде», шарахаются в стороны, а встречные бабульки истово крестятся.
А вот от застенчивого и худощавого, чуть повыше меня ростом паренька никакого подвоха не ждешь. Невзрачное лицо, впалые скулы, скудная поросль на подбородке, всклокоченные волосы — его одинаково можно принять и за безумного геймера, и за прилежного студента, проводящего вечера с учебниками.
— Вийон, — коротко представился он, скользнув по мне равнодушным взглядом. А вот я, наоборот, взглянула на неприметного паренька с интересом. Вот уж не ожидала встретить здесь поклонника средневекового французского поэта. Да к тому же страстно воспевавшего жизнь!
Франсуа Вийон охотно и подробно описывал смерть, но лишь затем, чтобы призвать наслаждаться жизнью здесь и сейчас. Ведь в его понимании любая жизнь куда лучше смерти. В своей знаменитой «Балладе о повешенных», описывая превращение живой плоти в бездушный прах, Вийон отнюдь не смакует смерть, а ужасается ею. Вийон знает, о чем пишет, — сам на эшафоте однажды стоял и уцелел в последний миг, после чего всегда страшился смерти и стремился взять от жизни все. Ходят легенды, что вампиры предлагали Вийону примкнуть к ним, но поэт слишком дорожил земными радостями, чтобы променять их на вечную жажду. Интересно, паренек-гот хоть понял смысл этого стихотворения? Или просто воодушевился описаниями: «Вот мы висим на рели вшестером, плоть отпадает от костей кусками» и «Сечет нас ночью дождь по черепам», так что решил взять себе имя поэта?
Но расспросить парня не было возможности. Он уже отвернулся от меня. И его равнодушие не было маской. Я видела, что мое появление произвело оживление среди мужской половины готов. Даже Ворон и тот поклевывал меня взглядом, а уж какие мысли витали в головах Цепеша и Калиостро — даже не спрашивайте, стесняюсь передать. Признаюсь только, что желание прогуляться со мной до дальней могилки было самым невинным из того, что мне открылось. Однако на Вийона я не произвела ни малейшего впечатления, всем его вниманием владела Батори. Не надо было даже его мысли читать, чтобы понять, что тот беззаветно и, увы, совершенно безответно влюблен в холодную и нелюдимую красотку со злыми глазами.
А вот парочка, которая предстала моему взору последней, напротив, от неразделенных чувств не страдала. Невзрачный паренек с собранными в хвост волосами и неумело замазанными прыщами на лбу, взявший себе имя безжалостного Лестата из «Интервью с вампиром», нежно обнимал свою подружку.
— Клаудия, — тонким голоском пропищала та, старательно копируя образ девочки-вампира из того же фильма. Детское личико и золотистые кудряшки довершали облик.
Какие же они все еще дети!
— Расскажите моей кузине об этом склепе, — попросил Макс, когда все были представлены. — Ее страшно заинтересовала его история.
