Кропивницкий только что ее принес. Она была очень истощена и смертельно напугана. Потом она называла пана Кропивницкого «дедушкой» и, кажется, сама в это поверила. Но в ту ночь убежище, которое когда-то выбрал затравленный ребенок, к счастью, стало местом спасения уже большой девочки. Это был громадный глубокий буфет. Весь помещичий фарфор помещался в этом буфете. После боя ее нашел там администратор имения. Дом администратора стоял ближе к фольварку, на отшибе. Это его и спасло. Девочка лежала без сознания среди осколков, буфет весь был изрешечен пулями.
– Кто видел, как гестапо забирало Кропивницкого?
– Люди из фольварка. Они видели, как немцы подобрали своих убитых и раненых, вывели связанного Кропивницкого. Сели в машину и уехали.
– Это была засада?
– Никто в местечке ни днем, ни вечером не видел гестапо. Никаких грузовиков. Грузовики спрятать трудно. Они приехали позднее. Уже тогда, когда началась стрельба.
– А партизан люди видели?
– Тоже нет. Они приходили и исчезали, как духи. В противном случае им никто не смог бы помочь.
«Да, ты права, – подумал капитан. – Я в этом кое-что понимаю».
– Кропивницкий в имение вернулся?
– Нет. Все его следы были утеряны. Насколько мне известно, и по сей день.
«Наоборот, – возразил Корда про себя. – Как раз появились, чтобы исчезнуть. На этот раз уже навсегда».
– Впрочем, – добавила учительница, – не одного его.
– Кого вы имеете в виду?
– Шесть миллионов людей, – сказала она с достоинством.
– А из имения?
– Тогда? Никого больше не взяли. В особняке жил только Кропивницкий и девочка.
– Один? – удивился капитан.
– Один. Совершенно.
– А кто ему готовил? Кто убирал такой большой дом?
– Женщины. Из фольварка. Но не ночевали. Пан Кропивницкий не хотел, чтобы кто-нибудь оставался на ночь.
«Наверняка не хотел иметь свидетелей. Чего? – лихорадочно думал капитан. – Только контактов с лесом? Это было достаточно распространенное явление».
– Кто потом взял девочку?
– Администратор. Они взяли ее к себе. Кстати, он еще вел дела. Но недолго. Это было уже в конце войны. Почти. С девочкой я заниматься перестала. Ходить было опасно. Ребенок долго болел. Пришли русские. Потом земельная реформа. Послевоенный хаос. Я снова организовала польскую школу. Работы было по горло.
– Девочка в нее ходила?
– Девочка? Нет. Их уже не было в имении. Однажды администратор упаковал свои вещи и спешно выехал. Спасал свое состояние. Он неслыханно нагрел руки на войне. С этой точки зрения девочке исключительно повезло, если она потом воспитывалась у них.
– А где сейчас администратор имения Донэра?
– Я не знаю, куда они уехали. Видите ли, новая власть многого от меня ждала. Я работала день и ночь. Местечко лежало в развалинах. Негде было разместить школу, только после того, как мне дали особняк…
– Разве школа помещалась в особняке? – перебил ее Корда.
– Да. До пятидесятого года. Потом там была дирекция госхоза. Я получила новое здание.
– Гм. А как звали…
– Администратора звали Кшиштоф Дэмбовский, – перебила учительница. – А жену – Зофья. У них был один сын, Рышек. В 1944 году ему было примерно 12 лет.
– Кто, по вашему мнению, может знать, что стало с Дэмбовским?
– Рада Народова. Только. Они сторонились людей из местечка. Администраторы больших поместий сами происходили из шляхты. Донэр не принял бы другого. А тот в душе презирал людей из местечка. Может быть, Дэмбовские давно уже в Вене. Может быть, они спасли не только свое добро и отвезли его Донэрам. Возможно, что Йоля теперь австрийская подданная.
«Возможно, ее воспитал наш детский дом, – съязвил про себя капитан. – Что вероятнее всего».
Ольга Климонтович была в достаточной степени сбита с толку вопросами о ребенке, чтобы можно было переходить к основному вопросу.
– Простите, что я отнимаю у вас столько времени…
– А, не беспокойтесь… не беспокойтесь, – ответила учительница со слегка раздражающим высокомерием.
– …не могли бы вы мне рассказать что-нибудь конкретное о пане Кропивницком?
