— Слушай: если ты взаправду инструктор, ты мне скажешь одну вещь. Никто не мог мне сказать, к кому только не обращалась. Понимаешь, я думала, меня без этого в партию не примут, — добавила она доверительно.
— Может, и я не знаю.
— Коли инструктор, должен знать. — Надежда Петровна понизила голос. Назови три источника, три составные части марксизма.
— Английская классическая политэкономия, немецкая философия, французская революция.
— И все?.. Все, я тебя спрашиваю? Русского там ничего нет?
Якушев развел руками.
— Тогда это лаферма! — разочарованно произнесла Надежда Петровна — Мы революцию сделали, и нас же затирают. — Надежда Петровна приметно огорчилась. — Ладно, вы зачем приехали? Сальца, свининки, гусятины — чего надо?
— А других у меня, значит, не может быть дел? — без малейшей обиды спросил Якушев.
— По другим делам в район вызывают. А коли собственной персоной заявились — все ясно. Небось порядки знаем. Который до вас инструктор был, завсегда так; действовал.
— Интересно! — сказал Якушев и вытащил пачку «Прибоя».
— Мы подгородный колхоз — раз, зажиточный — два. Начальство исключительно при таких колхозах кормится.
— У нас так не будет.
— Ох ты! А нам не жалко, — с внезапной злобой сказала Надежда Петровна — Завсегда можем подбросить кусок с нашего богатого стола.
— Откуда у вас столько злости?
— Спросите лучше, откуда во мне доброта. Тут потрудней будет ответить… Эй! — закричала она продавцам, тащившим ящик с душистом мылом. — Ходи хорошеньче!
Ящик развалился, и несколько кусков мыла выпало на землю.
— Это мы к приезду наших мужиков готовимся, — сказала Надежда Петровна, кивнув на товары. — Как вы думаете: скоро они начнут с Германии возвращаться?
— Теперь уж скоро.
— Дай-то бог! Приустала наша бабья карусель. Что ни говори, а на земле мужик — царь. Да и нужно бабенкам маленько радости. А то можно и вовсе сердцем зачахнуть. Как все съедутся, мы пир горой закатим. Тогда — милости просим!..
— Спасибо… Надежда Петровна, мне ваша помощь нужна.
— Какая еще помощь? — подозрительно спросила Крыченкова.
— Я фронтовой политработник, после в горкоме партии работал, в крупном промышленном центре. Деревня для меня — книга за семью печатями.
— Зачем же вас сюда послали? Якушев развел руками.
— Или сослали? — остро глянула на него Петровна — Похоже, вы вниз растете?
Якушев усмехнулся.
— Со стороны судить — да, а для себя — пожалуй, что и нет.
— Вон как! — добро сказала Петровна. — Какой же вы помощи ждете?
— Объясните мне: почему вы так быстро поднялись?
— Берите лучше гусями, — сказала Надежда Петровна Якушев засмеялся.
— Английская политэкономия, — важно начала Петровна, — ленинское учение и русская смекалка.
Якушев снова засмеялся.
— Первое я понимаю — рентабельность хозяйства. Так?
— Точно! — одобрила Надежда Петровна — Но дальше не угадывайте, не срамитесь. Ленина-то вы все только на словах помните… А Ленин сказал: сельский кооператив — это когда все труженики участвуют в прибылях.
Мы эти выполняем. Третье же условие нацелено, чтоб нам с прибылью быть. Знаете, я еще в сорок третьем, когда немцы в последний раз наступали, раздала колхозникам паспорта, а назад не взяла, И хоть бы один ушел!.. А ведь тикает народ с деревень, ох, тикает!.. Конечно, не с подгородных. У них под боком… — Надежда Петровна сделала значительную паузу, — как говорил Карл Маркс, рынок сбыта.
— Был я в этих деревнях, — сказал Якушев. — Картина обычно такая: колхозники наживаются, колхоз разваливается.
— Точно! Потому — торговлишкой больно увлечены. А у нас свой устав. Приходит пора овощей, молодой картошки или там фруктов — колхозники весь излишек сносят на баз. Покупаем место на рынке, выделяем транспорт и какую-нибудь вредную старушку. Народ — в поле, а старушка коммерцию робит. После каждый получает сколько следует. Мы даже к поездам уполномоченных ребятишек высылаем… Хим- ка!.. Носкова!.. — заорала вдруг Надежда Петровна.
Этот окрик вызвал замешательство у двух празднично одетых девушек, сделавших поспешную попытку спрятать на груди еще сырые листки фотографий.
— А ну, пойдите сюда!.. — загремела Петровна Химка и Дуняша подошли с понурым видом.
— Хороши, нечего сказать!.. — накинулась на девушек Петровна — Вы поглядите, люди добрые!.. Товарищ инструктор райкома, полюбуйтесь! И это звеньевая! В рабочее время в город подорвала да еще подругу сманила!.. Все!.. Со звеньевых тебя сымаю, сдашь звено Настехе!
— Надежда Петровна!.. — вскинула умоляющие глаза Химка.
— Молчи, паразитка!.. А ну, покажи, как тебя изуродовали, — отдуваясь, сказала Петровна и протянула руки за карточками.
После легкого колебания Химка отдала карточки председательнице.
— И вовсе ты на себя не похожа. Нос голосует, а глаза мутные. Зачем только ходите вы к этому мордописцу? Уж послушай моего совета, Химка: спрячь ты эту карточку подальше, не дари ее трактористу. Зараз разлюбит.
Химка скисла, надула губы.
— Дуняша, — произнесла Надежда Петровна с неизъяснимой нежностью, — а ты, дурочка, чего с ней ходила?
Дуняша не ответила, потупила голову.
— Она тоже сымалась на карточку, — сказала Химка. У Надежды Петровны будто тень прошла по лицу.
— Подари мне твою карточку, Дуняша, — попросила она тихо.
Дуняша еще ниже опустила голову.
— А то ей, кроме вас, некому карточки дарить! — дерзко сказала Химка. — У Дуняши тоже залетка объявился.
— Ври больше, вертихвостка! Это у тебя одни романы на уме.
— Ничего я не вру, она вам сама скажет.
— Правда, Дунь?
Дуняша подняла голову. В глазах ее блестели слезы, но, мужественно пересилив себя, она трижды кивнула головой.
— Слава богу! — от всей души проговорила Надежда Петровна, и голос ее сел в хрипотцу. — Счастья тебе, Дуняша, самого, самого золотого!.. Ну, ступайте, милые… — И когда девушки отошли, она сказала проникновенно: Вот радость-то какая!.. Еще один человек от войны спасся…
Верно, она почувствовала, что надо объяснить Якушеву происшедшее:
— Дуняша — сына моего невеста. Его немцы лютой смертью казнили, а она… замерла. Так и жила при мне тихой тенью. У меня за нее все сердце изболелось. И вот… видите… — Она поднесла руку к горлу.
Якушев как-то странно посмотрел на председательницу.
— Пойду я, товарищ Якушев, у меня еще делов полно, а сейчас мне малость с собой побыть надо…
— Папаня приехал! — звенит детский голос.
На Василии Петриченко, Софьином муже, повис десятилетний пацан, а пятилетняя дочка, даже не
